Валентин Строкань - Чёрный иней

Он вспомнил, как смотрел на Айхлера поверх ствола, медленно совмещая две точки — мушку и прорезь, как палец плавно, почти невесомо, потянул спуск.

«Интересно, где они перехватили его?.. Их командир, должно быть, в сорочке родился. Наверное, он рассчитывал, что мы, увидев своего гауптмана, прямо-таки расцветём от радости. Откуда ему было знать, что у меня с этим гауптманом личные счёты? Он правильно рассчитал, но недаром сказано: неисповедимы пути Твои, Господи. А то, что обе группы — явно на глазах друг у друга — слаженно и быстро приближались к объекту, заставило меня обратить внимание и на караул. А ведь всё могло бы обернуться для нас катастрофой. Они бы быстро разделались с нами. Значит, пост во вражеских руках, и я потерял ещё девять бойцов. Ран, Фегман, Вебер, Хензель тоже, конечно же, погибли. Наилучшие солдаты... Плохи дела. А что в наличии у красных? Сколько их?» — Он представил, как они все разом выйдут из-за ближайших холмов, белые, пугающие, и двинутся сквозь снежную метель и вой ветра, молча, неотвратимо. СЮДА! И ничто их не остановит.

Гревер зябко поёжился, несмотря на духоту.

— Текст передан, господин майор. Однако подтверждения приёма мы не получили. Как только позволит погода, мы повторим передачу, — устало доложил Эрслебен, зайдя в кабинет. Сел на предложенный Гревером стул и продолжил дальше, уже неофициальным тоном:

— Странно всё это.

Гревер промолчал. Потом задумчиво спросил:

— Вы думаете, он попал в плен? Эрслебен пожал плечами:

— Вероятнее всего. Что-либо другое трудно допустить. Гревер встал и, подойдя к круглому окну-иллюминатору, уставился в белую круговерть за двойным стеклом. С минуту он стоял неподвижно, словно стремясь увидеть сквозь снег что-то далёкое, неведомое, страшное. В его глазах блеснул недобрый огонёк.

— Как бы там ни было, это — чрезвычайное происшествие, и нам всем надлежит хорошенько подумать над тем, как преподнести в рапорте начальству произошедшее. В любом случае поведение гауптмана Айхлера пятнает весь отряд. К чему нам лишние хлопоты и неприятности, не так ли, граф?

Эрслебен молчал.

«Ерунда всё это, — неожиданно трезво подумал Гревер. — У меня несомненное преимущество над Айхлером: гауптмана нет в живых, и, что бы я не сказал, опровергнуть меня он уже не сможет. Но в таких случаях взаимного противостояния, или, проще говоря, партийных дрязг, решающее значение имеет не правота и доказательность, а фактор опережения — кто первый донёс, тот и прав. Хоть бы как изменились дальнейшие обстоятельства, тот, на кого доносят, навсегда останется виновным. Запущенный маховик обвинений остановить уже невозможно, он ломает хребет обвинённого даже после смерти или измены самого доносчика. Это закон. Четвёртый парадокс Гревера? Дерьмо! Дерьмо... Какое же кругом дерьмо!»

«Во время дознания Рюдлофф, стоявший за пулемётом, несомненно, подтвердит, что я оттолкнул его от пулемёта и лично расстрелял обе группы, включая и Айхлера. Этот факт — против меня. Они, конечно, истолкуют его как сведение личных счётов. Но мог ли я поступить иначе? Нет. У пулемётчика дрожали руки, и он преступно долго медлил, не открывая огонь и враг мог приблизиться на опасное для объекта расстояние. У меня не было выбора. Такой версии я должен придерживаться перед парнями из гестапо. Перевесит ли она чашу весов на мою сторону? Всё будет зависеть от их предвзятости, от того, что Айхлер передал в своей радиограмме. Забавно: его уже нет, а бумажка, этот донос, наполненный ядовитой ложью «партийного долга», остался. С какой стороны не подойди — мне не выпутаться, зря тешу себя надеждой».

А за стеклом сгущалась белая мгла {36} 36 Белая мгла — оптическое явление в полярных, тундровых и ледовых районах, когда при сплошной облачности на снежном покрове совершенно исчезают тени и становится невозможным различить, где кончается снег и начинается небо. Белая мгла связана с нарушением восприятия человеком соотношений расстояния и масштаба (прим. переводчика) . Он знал, что это такое, и относился к этому явлению чрезвычайно серьёзно. Видимость ухудшается значительней, чем при самой сильной метели, в белую мглу погружаешься, как в вату. Звуковые ориентиры не действуют и, идя на шум, на самом деле можно идти в противоположном направлении. Возникают оптические иллюзии, размеры предметов искажаются: сугроб кажется исполинской горой, птица — чудовищным птеродактилем.

«Но это ненадолго, слишком уж дует низовка {37} 37 Низовка — низовой ветер, дующий с низовий горных долин (прим. переводчика) . Скоро начнётся метель. А когда она окончится, придётся снарядить группу для раскопок. Надо непременно откопать трупы тех, кого я успел положить на леднике. Если красные позволят. Интересно, скольких я застрелил, кроме Айхлера? Все они красиво падали, пока не затянуло снегом... Если красные позволят... Теперь придётся допустить возможность окружения и осады. Наше положение весьма затруднительно. Вероятно, они начнут атаку».

— Идите отдохните, обер-лейтенант. Метель даёт нам такую возможность.

«А я должен решать. Судьба не оставляет выбора. Решение... Единственно возможное и, следовательно, правильное. Единственное? Зачем обманывать себя? Есть ещё одно, о котором настоящий солдат всегда должен помнить. Покончить с собой. То ли с помощью ампулы, то ли — собственной пули или же пули врага — это не столь уж и важно».

«Да, свидетелей того, что здесь будет происходить в ближайшее время, не будет. А «Фленсбург»? Они уже идут сюда. Успеют ли? Садист Айхлер, наверное, уже приготовил мне местечко на том свете... — Он представил себе злорадное торжество своих «доброжелателей», фальшивую скорбь на их лицах, бухгалтерское безразличие бумажных «крыс» из партийной канцелярии, закрывающих его дело и передающих его в «саркофаг», — так на их жаргоне зовётся архив, — и ощутил в себе волну яростного протеста. — Нет, я не доставлю им такого удовольствия!»

Все молчали. Даже шевельнуться не хотелось. Джафар перевязывал Назарова, которому пуля попала в бедро и застряла в мякоти. Вынимать её пока что не решились.

— Немного справа и выше, и играла бы другая музыка, — мрачно сказал Назаров. — Едва всё мужское хозяйство не отстрелил, гад. Добраться бы сейчас до него, я бы за такие штуки...

Немец, получив пулю от своих (пуля пробила предплечье), враз сник, утратил спесь и превратился в обычного человека, страдающего от боли. В его глазах появился заискивающий блеск. Сиротин перевязал его и заявил, что фриц полностью боеспособен и на курок нажимать сможет.

Самому Сиротину автоматной очередью перебило лыжную палку. Вот же ж прошерстил фашист!

«Нет, нам с ними на этом острове не разминуться, — подумал Щербо, каждой косточкой ощущая, как от тепла по телу расходится ломота... — Встряхнуться! И ребят расшевелить. Фомич правильно сориентировался. Прежде всего надо воспользоваться преимуществами нашего нынешнего положения, а о просчётах ещё будет время поразмыслить. Метель только начинается».