Валентин Строкань - Чёрный иней

Наконец немцы остановились на утоптанной площадке перед постом и, весело переговариваясь, начали снимать лыжи. Было заметно, что перспектива пробыть сутки в относительном безделье и вдали от начальства радовала их больше, чем суетное и шумное пребывание на станции.

Нехитрая солдатская психология была близка и понятна тому, кто наблюдал за ними и кому предстояло прервать эту привычную и будничную процедуру смены караула. Но ни жалости, ни сочувствия к немцам не было. Они уже почти сутки ничего не ели, давно не спали, а за плечами у них был немыслимый многокилометровый переход через снега и скалы. Перед ними был враг, и этим всё сказано.

После условного стука разводящего, когда дверь начали открывать изнутри, прямо на спины немцев сверху обрушились четверо. Пятым немного погодя прыгнул Щербо. Не потому, что запоздал, это было частью плана. Они умышленно атаковали именно тогда, когда рассмотрев стучавшего в «глазок» часовой начал отворять дверь. Ни раньше, ни позже. Тот, кто открывает, несколько секунд будет отодвигать засовы и никак не сможет принять участие в происходящем снаружи. Правильно выбрав время атаки, они распыляли силы противника, били его по очереди.

Джафар и Назаров должны были сразу же по «приземлению» на спины своих «подопечных» прорваться внутрь поста. Ткачук тоже должен был ворваться следом за ними, но только после того, как управится со своей жертвой. Гаральду и Щербе предстояло «зачистить тыл», то есть разобраться с оставшимися снаружи немцами.

Щербо видел, как немцы свалились под тяжестью тел его бойцов — это вам не яблоки Ньютона — как двое неподвижно замерли в снегу, как ударом ноги Джафар распахнул дверь, как ринулись за ним в пещерный мрак Назаров и Ткачук. Всё это он успел охватить, вобрать в себя, пока летел с трёхметровой высоты. Он специально затянул с прыжком, точно рассчитав момент своего старта. Оставались ещё двое.

В падении Щербо попробовал дотянуться до того, кто устоял на ногах.

«Пару ребер сломал, наверно... Ещё!.. Нож вошёл в сердце почти без усилия. — Немец замер, бессмысленно тараща на Щерба ещё живые глаза. — Этот выбыл».

Немец, которого свалил Назаров, после недолгого замешательства пытался встать на колени, машинально стряхивая налипший на лицо снег. Чтобы противник не опомнился, Гаральд в длинном прыжке опять его сбил. После чего тот отлетел к настежь распахнутой двери и стал на карачках очумело ползти к караулке. Этого Щербо не видел, он уже был внутри.

Действовали слаженно и споро, без суеты. Ставя задачу, Щербо учёл и психологический нюанс — эффект порога, как он его называл. Если сразу не удалось поднять тревогу и обе стороны втянулись в рукопашный бой, то на первый план неминуемо должна была выдвинуться другая цель — сначала разделаться с тем, кто непосредственно угрожал жизни, а уже потом бить в набат. Пока что промежуточная цель была достигнута — ввязались в драку, связав противника ближним боем.

«Пока всё складывается нормально!» — подумал Щербо, ощущая, как немеет скула, ушибленная при падении. Кто-то с ходу заехал прямым правым в лицо. В ответ — мгновенный отскок влево с поворотом корпуса в противоположную сторону, толчок левой рукой в предплечье, захват правой руки и — рычаг внутрь с подсечкой! Это был простой и безотказный болевой приём.

Его попытались схватить сзади. Резкий шоковый удар локтем. Судорожные выдохи, хрип, стоны и хеканье, стук, звон железа... Вязкий от жуткого безмолвия рукопашной воздух... Обрывки картин, запечатлевшиеся с пугающей выразительностью…

После удара ногой в живот Ткачук пролетел почти через всё помещение и раскорячился у противоположной стены, едва не свалив пулемёт с заправленной лентой. Послышался чей-то хриплый ликующий рёв. Сознание Щерба помутилось, перед глазами всё закачалось, и он вынужден был опереться о стену. «Какая-то скотина успела-таки съездить мне в ухо...»

Копоть медленно таяла в сером воздухе. Хибара догорала. Тоненькие голубые струйки тянулись ввысь, невесомые серые хлопья взлетали с обугленных досок и кружили над пожарищем.

Гвоздь лежал в каких-то десяти шагах перед хижиной, с той стороны, откуда должны были появиться немцы. Когда пламя охватило всю избушку, у него хватило сил выкатиться за порог и добраться до этого удобного камня, теперь служившего ему бруствером. Он посмотрел на хижину, и сердце его объяла печаль об этом творении человеческих рук, которое он сейчас уничтожал. Потом пожалел, что у него нет карабина. Надёжного, пристрелянного, с большой дальнобойностью. Тогда бы никто из них не ушёл... Или хотя бы гранаты... Хотя нет, граната была бы, как собаке пятая лапа, — бросить сил нет... Ну, раз уж так вышло, встретим врага этим пугачом... Он больше ничего не просил у судьбы, её капризы уже не имели значения.

Потом он долго лежал неподвижно, чувствуя, как тают последние силы, как вытекает жизнь. Всё было в прошлом — то недавнее время, когда он чувствовал себя сильным и бессмертным, печаль от осознания того, что всё имеет свой конец. Не переставал удивляться: неожиданно открыл в себе способность к самопожертвованию. Остались тревога и желание «живот положить за друга своя».

Он долго ловил на мушку переднюю пару, рука дрожала, ствол «плясал». Никаких мыслей больше не возникало, голова стала порожней. Ни боли, ни мук. Единственное страстное желание — не промахнуться. Невнятно, словно сквозь сон, он шептал сам себе, что надо выбить как можно больше собак, а если повезёт, то и чуток фрицев прихватить с собой на тот свет.

И вот они приближаются. Вызывающе сверкнул отполированной сталью полоз, стремительно бежали собаки, свесив языки из курящихся паром пастей.

Невыносимо медленно он пытался свести воедино три точки — мушку, прорезь и левого переднего пса. Но это никак не удавалось.

«Руки воняют горелым... Спокойно, — приказал он себе, — у тебя есть несколько минут. Пусть остановятся... Они должны остановиться...»

Не доехав до хижины полсотни метров, нарты резко затормозили. Трое немцев озирались по сторонам, опасаясь засады. Когда погонщику удалось остановить собак, тянущихся к теплу, один из немцев спрыгнул с нарт в снег и, держа автомат наизготовку, направился к пожарищу.

Фашисты были совсем рядом, и Гвоздь удивился, почему они его не замечают. Опять поднял руку и, упёршись рукояткой пистолета в камень, прицелился. Когда удалось взять на мушку переднего пса, он медленно нажал на спуск. Выстрел был сухим и негромким. Собаки рванули, но сразу, почти слившись, ударило ещё два выстрела. Упряжка вмиг превратилась в неистовый бесформенный клубок. Постромки перепутались, собаки барахтались, тянули своих мёртвых собратьев, бросались друг на друга, дрожали от испуга или ярости.