Василий Щур - Пограничными тропами

Сергей слушал его болтовню, знал, что придумал он этот сон: спит ведь час-два в сутки, но на душе было приятно от его незатейливого рассказа, от бодрости этого ослабевшего, но крепкого духом товарища.

— А вы, товарищ лейтенант, сны видите? — спросил Манан.

Никаких снов, конечно, Сергей не видел все эти ночи, но сейчас хотелось поддержать товарища. И он сказал:

— Вижу, Манан, вижу. И знаешь, снится все время дорога. Длинная-длинная, через всю нашу страну. И мчится по ней состав из комфортабельных вагонов. В этом составе едем мы все. Нас встречают с музыкой, с цветами. Кричат: «Ура победителям!», — а мы все летим и летим по стране. Счастливые, поем песни и мечтаем каждый о своем. У всех руки чешутся по работе, а нас не отпускают домой. «Пусть, — говорят, — посмотрят люди на своих спасителей».

— Хорош сон, товарищ лейтенант. Ой, как хорош! Ко мне в Казань поедем, — от души радовался Манан. Может, серьезно верил он в сон Курилова, может, показывал эту серьезность, чтобы сгладить остроту жутких минут затишья перед, неравным боем. Как бы там ни было, но на сердце Сергея и в самом деле полегчало, будто он действительно ощутил радость долгожданной победы, пролетел над ликующей страной.

Бросив взгляд в сторону противника, Курилов увидел перебегающие фигуры фашистов. Их было не больше отделения, и атаковали они как-то странно: наискось к нашему переднему краю. Заметил это и Хабибуллин.

— Что это значит, товарищ лейтенант? — удивился он. — Без всякой подготовки, тишком, а? Такого не бывало.

— Тихо, Манан, тихо, — успокоил его Курилов, натужно соображая, что затеяли немцы. Проверить, живы ли мы? Вызвать наш огонь, засечь пулеметы и накрыть орудийным огнем. Молчать? Тогда фрицы ворвутся на Сухой мыс и засядут в наших окопах.

— Э-э, была ни была, — не стерпел Манан, — дадим очередь, товарищ лейтенант.

— Отставить! Рано закапывать себя в землю. — Курилов достал из траншеи автомат. — Слушай, Манан. Дадим маскарад. Зайдешь справа и с разных мест будешь давать короткие очереди. Понял?

— Так точно, понял.

Хабибуллин воткнул снаряженный магазин в автомат и нырнул в ближайшую воронку.

Сергей метнулся в противоположную сторону и вскоре услышал строенные выстрелы Манана. Начал палить и Курилов. Надо было после каждой очереди стремглав лететь на другое место, стрелять и опять бежать. Затем возвращаться и все чаще трещать выстрелами.

Видимость стрельбы целого взвода удалось создать настолько искусно, что спустя пять-десять минут немцы ударили из орудий по всему участку. Курилов и Хабибуллин залегли в разных местах, но у обоих была единая радость: маневр удался, немцы жгут боеприпасы попусту.

Вражеский обстрел длился не очень долго — минут десять. Чувствовалось, что немцы выдыхаются. На этот раз они не атаковали после артиллерийского огня, как прежде, считая, видимо, что русская крепость еще недоступна для их пехоты, и методически валили на нее снаряды и мины. Курилову и Хабибуллину оставалось только одно — глубже залезать в землю-матушку, но из всех ранее оборудованных убежищ уцелела лишь одна ниша, в которой они провели ночь. Может, где-то и есть еще ниши в неразрушенных траншеях, но отыскивать их под огнем противника Курилов не решился. Он пополз в свое ночное укрытие. Там пулемет, боеприпасы, там надежда на спасение Сухого мыса.

Со стороны группы сержанта Мамочкина доносились редкие пулеметные и автоматные очереди. Стреляли немцы, а наши молчали. Живы ли? Только подумал об этом Сергей, как прибежал Манан. На лице его, теперь хмуром и еще больше почерневшем, были не то испуг, не то горечь. Он тяжело перевел дыхание и, показывая рукой наверх, сказал:

— Там… там… наш Тахванов там, товарищ лейтенант.

— Где? Как Тахванов? — Курилов, чувствуя неладное, выскочил из траншеи и пополз вслед за Хабибуллиным по свежим, грязным воронкам, не успевшим еще застыть под холодным дыханием осени. Дождь не лил больше, и в ямках, нетронутых кое-где разрывами снарядов, совсем по-мирному блестели зеркальца хрупкого льда.

Тахванов сидел с опущенной на руки головой, когда Курилов и Хабибуллин подползли к нему в неглубокую воронку. В ногах у него, накрытый плащ-палаткой лежал длинный, крупный, уже остывший труп человека. Сергей и Манан сняли каски. Это был Семен Мамочкин. Открыв его лицо, Сергей увидел знакомые, родные черты товарища, учителя, брата, человека, без которого, казалось, немыслима жизнь взвода и его, Сергея.

— Эх, Мамочкин, Мамочкин, как же это? — тихо, скорбно и с болью простонал Курилов, кусая свои распухшие, потрескавшиеся губы.

Помолчав две-три минуты, Тахванов медленно и тяжело поднял руку, расстегнул карман гимнастерки и вынул оттуда документы Семена Мамочкина — солдатскую книжку, бережно обернул их носовым платком и, передавая Сергею, сказал:

— Просил написать другу в тайгу, что Мамочкин до конца выполнил свой долг перед Сибирью.

Курилов принял сверток, положил в нагрудной карман. Потом вынул потрепанную книжку, вырвал из нее листок и карандашом написал:

«Здесь похоронен разведчик сержант Семен Мамочкин. Он не раз ходил во вражеский тыл, уничтожил сотни гитлеровцев и последнюю пулю не оставил для себя, а выпустил во врага. Он до конца выполнил свой долг перед Сибирью, где вырос, и перед всей Родиной. Командир взвода, похоронивший его, лейтенант Курилов. 21 сентября 1942 года».

Сергей подумал немного и дописал:

«Нас теперь только трое, но Сухой мыс остается советским».

Высыпав порох из патрона, Курилов вставил туда свернутую трубочкой записку, закрыл патрон пулей и носком ножа на латунной гильзе выцарапал:

«Семен Мамочкин».

Так увековечили память своего друга оставшиеся в живых на Сухом мысу трое полковых разведчиков.

Тянулись полные ожиданий и волнений минуты. Они так длинны и так мучительны, что, казалось, время остановилось, точно сломанные часы. Немцы могли обнаружить брешь, ударить в нее, обойти Курилова и прорваться к Неве. Но фрицы молчали. То ли ждали подкрепления, то ли собирались с силами, чтобы сломить наконец сопротивление горсточки русских солдат, похоронивших за эти дни не одну роту рейха.

Сергей, привалившись спиной к леденящей стенке траншеи, полулежал недвижно и, молча всматриваясь в серое низкое небо, старался ни о чем не думать. Надо было сохранять силы, чтобы устоять на Сухом мысу. Тахванов, подавленный гибелью Семена Мамочкина, тянул одну самокрутку за другой, сжигая последнюю махорку, а Хабибуллин с грустью смотрел то на Курилова, то на Тахванова и тоже молчал, точно боялся нарушить мрачное безмолвие.

Где-то за лесом, на Неве, ухали тяжелые взрывы и стылая земля гулко отзывалась на них простуженным, дребезжащим стоном. Курилов поднялся с холодного ложа, собрал остаток гранат, вытряхнул из вещевого мешка патроны, разрядил свой автомат. Выложил на общий стол боеприпасы и Манан. А Тахванову нечего было добавить. Подсчитали боезапасы. Оказалось 11 гранат и несколько сотен патронов. Сергей взял ленту «максима» и начал снаряжать ее. Его примеру последовали Тахванов и Хабибуллин. Через некоторое время, не говоря ни слова, разведчики набили 5 лент для станкового пулемета и семь магазинов для автоматов ППД и ППШ.