Анатолий Полянский - Война - судья жестокий

В эти дни произошло одно событие. Проходя мимо штаба полка, размещавшегося в обширной палатке, я вдруг увидел знакомую фигурку. Вначале глазам своим не поверил, потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Это было невероятно, но видение оказалось явью. Передо мной стояла моя «француженка» Надин, такая же тоненькая и невообразимо красивая. Только одета была необычно: в гимнастерке с погонами сержанта, перепоясанная широким ремнем, подчеркивающим талию, в короткой юбчонке цвета хаки и хромовых сапожках.

Мы бросились друг к другу и лишь в последний момент сдержались, чтобы не обняться. Кругом были люди. Отменно бы выглядел солдат, облапивший жену командира роты!

— Ты? Каким ветром? — Изумлению моему не было предела.

— Попутным! — В глазах Надюши запрыгали озорные чертики. — Я окончила курсы связистов и упросила военкома призвать меня на время чеченской кампании. Жена должна следовать на войну за мужем. Чем плох поступок?

Я усмехнулся. Взгляд Надин стал укоризненным, и я устыдился. За кем помчалась вдогонку шальная девчонка, мне было точно известно.

— Ты, я вижу, не рад? — спросила.

Я был не просто рад. Я был безумно счастлив. Видеть ее — что могло быть прекрасней. Но, несмотря на некоторую романтичность, я все же был реалистом. Там, на зимних квартирах, мы еще могли скрывать свою связь, хотя кое-что становилось явным. Появились первые признаки приближающейся грозы, и только отъезд в Чечню помешал ей разразиться. А тут?.. Что будет тут? Как сумеем мы тайно встречаться? Ведь идет страшная война!.. Увы, Надин сделала безрассудный шаг.

С такими невеселыми мыслями, но в радостно возбужденном встречей состоянии пребывал я в тот день. Первым заметил, что со мной творится неладное, Левка Арончик. Вечером после ужина, когда мы остались в курилке вдвоем, он спросил:

— У тебя неприятности, Костя?

— Наоборот, — возразил я фальшивым тоном, — настроение самое радужное.

— Не ври, тебя глаза выдают. Может, поделишься?

Наверное, никому другому я бы ничего не рассказал, но Арончик не из болтливых, да и давно догадался о наших с Надин отношениях. Видел, как мы на репетициях смотрели друг на друга, как разговаривали.

— Ну и ну, — вздохнул он, выслушав мою сбивчивую исповедь. — Как же вы теперь?

— Не знаю…

— Одно могу точно сказать, Костя, сумасшедшая она баба, эта твоя Надин. — Придется на что-то решаться, ей в первую очередь. Ты солдат, человек подневольный.

— Она теперь тоже военнослужащая.

— Женщине легче. Какой с нее спрос?.. А вообще-то, выпороть бы вас обоих… — Арончик задумался, наморщил нос, самую выдающуюся на своем лице деталь, и не очень уверенно заметил: — А что, если ей все рассказать мужу?

— Представляешь, какой поднимется гвалт?

— Из тебя котлету сделают, это точно. А ты разве к этому не готовился? Ведь знал, на что идешь, что нарушаешь библейскую заповедь: не возжелай жену ближнего своего.

— Чувству не прикажешь, — жалобно возразил я.

— Детский лепет, но я, конечно, понимаю, — посочувствовал Левка, — однако выхода не вижу, разве что пока затаиться. Жизнь — удивительная штуковина, Костя, она сама все расставит по местам. Короче, наберитесь терпения — оба…

Мой маленький приятель Арончик оказался прав. И как ни парадоксально, его предвидение вскоре сбылось, причем совершенно неожиданным образом. А вот другое предсказание — о нападении чеченцев на беспечных федералов — сбылось в ту же ночь. Рота наша, правда, в эти сутки в карауле не стояла, не на наших часовых напали боевики, но погибли ребята из соседнего подразделения…

Автоматные очереди вспороли тишину в самый глухой предрассветный час. Нас как ветром сдуло с лежаков. Команда дежурного по роте «Подъем!» прозвучала, когда все солдаты были уже на ногах. Мы едва успели занять окопы, отрытые заранее для круговой обороны, — хоть об этом позаботились, — как в судорожное токанье автоматов вплелось тяжелое уханье взрывов. В ход явно пошли гранаты.

Боярышников, выскочивший из офицерской палатки, на бегу отдавал короткие распоряжения. Двум взводам приказал оставаться на месте для прикрытия лагеря на случай прорыва противника, а нашему первому — спешно выдвигаться в сторону соседней роты. Именно там, по всей вероятности, кипел бой.

Все отчетливее различались вспышки выстрелов, пули засвистели над нашими головами, и каждая могла зацепить любого.

— Ложись! — крикнул ротный.

Тяжело дыша, мы плюхнулись на землю. Она показалась такой родной и надежной, что вскакивать уже не хотелось, но следом раздалась команда: «Короткими перебежками — вперед!»

— Отделение, за мной! — крикнул сержант Зарубин. Нам ничего не оставалось, как последовать за ним. В отчаянные минуты под огнем противника я заметил, солдаты стараются держаться гуртом, но в этой кучности заключалась опасность: даже при ночной беспорядочной пальбе возрастает вероятность поражения.

Бой был скоротечным. Нам фактически не довелось в нем участвовать. Боевики напали внезапно с севера, откуда их не ждали, потому как там была освобожденная, считавшаяся нашенской территория. Во второй и третьей ротах, расквартированных в данном районе, палатки обстреляли с двух сторон. Начался переполох. Прежде чем удалось организовать грамотное сопротивление, подразделения понесли потери. Когда же солдаты очухались и открыли убийственный огонь, боевики отошли и растворились в ночи, словно их и не было. Тогда, как говорится, считать мы стали раны, товарищей считать. Погибли не только часовые, выставляемые по периметру расположения батальона, а еще около десятка солдат, убитых прямо в палатках. Боевики тоже наверняка понесли потери, но нам они были неизвестны. Убитых и раненых бандиты унесли с собой.

Когда утром стали известны итоги ночного боя, мне сразу припомнились слова Арончика, предсказавшего расплату за беспечность. Букет лишь руками развел и, пробормотав что-то вроде «накаркала ворона», бросил на Левку недовольный взгляд. Я чуть не съездил ему по физиономии. Молчал бы, паразит. Голову давал ведь на отсечение…

Перед обедом подполковник Горобец собрал батальон на плацу и устроил форменный разнос. Досталось всем — и ротным, и взводным, в том числе Боярышникову. Комбат выговаривал ему за медлительность, которую я, кстати, ночью не заметил. Мы действовали на редкость быстро, но с начальством не поспоришь. Подполковник Горобец, чеканя каждую фразу, безапелляционно заявил:

— Первая рота орудовала вяло. Солдаты ползали словно мухи. Боярышникову следовало как можно быстрее помочь соседу, тогда избежали бы таких потерь!

Справедливостью тут не пахло. Скорее двигаться мы не могли при всем желании. Но и комбата можно понять: ему наверняка тоже намылили шею. За груз «200» он нес особую ответственность, и мне бы не хотелось быть сейчас в его шкуре. Хотя, если разобраться, в чем подполковник виноват? Просто получили хороший урок. Нельзя ни на минуту забывать, что мы на войне, и ни в коем случае не расслабляться.