Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Линза, Линза, я — Телескоп… Прошли левее центра пятьсот метров. Исправьте ошибку.

…Они сели правее бетонной дорожки. Спрыгнув на землю, Нечмирев и Райтман подошли к командиру полка. Докладывал Нечмирев. Вместо отчета о полете он вдруг сказал:

Разрешите сделать еще один вылет, товарищ командир. Очень хорошо получается.

Ну-ка, асы, пойдемте на КП, расскажете подробнее…

С моря полз туман, с гор спускались эшелоны грязных туч. Эшелон за эшелоном — ни конца, ни края. О берег бились огромные валы мутной воды, охали, стонали. Брызги и пена подымались вверх, смешивались с туманом, и вся эта муть оседала на землю. Земля — желто- бурое месиво — тоже стонал от взрывов бомб. Дрожали, будто в страхе, мокрые деревья, от промозглой сырости дрожали в землянке летчики. Сидели на ящиках перед потухшей печкой, молчали. Ни одного слова, ни одного звука. Когда взрывная волна достигала землянки, на столе начинала грохотать алюминиевая кружка. Казалось, она грохочет сильнее, чем десятки взрывающихся бомб. Она плясала, прыгала, звенела, дребезжала. На эту проклятую кружку смотрели, как на живое существо. Ее ненавидели и будто боялись…

Наконец обер-лейтенант Гюнтер Трауриг сорвался с места и ударом кулака сбил кружку со стола.

К черту! — зло выругался он.

Кружка ударилась о железную печку. Лейтенант Крауз вздрогнул и крикнул:

Нельзя ли потише, Гюнт!

Пошли вы к черту со своей тишиной! — бросил Трауриг. — Вам еще придется наслаждаться ею там! — Он показал на землю и замолчал.

Капитан Вирт встал.

Ты куда, Ганс?

Лейтенант Эгон Вирт тревожно посмотрел на брата.

Я только взгляну, Эгон.

Он открыл двери, и в ту же секунду завыла падающая бомба. Столб земли, грязи и камней взметнулся вверх.

Захлопни двери, Ганс! — закричал Гюнтер. — Слышишь, двери!

Капитан Вирт вышел и прислонился к землянке. Упала вторая бомба, потом третья. Ганс Вирт спокойно стоял, подперев широким плечом дверь землянки. Вот бомба угодила в капонир, и на том месте, где стоял «мессершмитт» с нарисованной на фюзеляже молнией, теперь зияла воронка. Капитан подумал: «Вот Крауз и остался без машины…»

В это время гул мотора смолк, и сверху понеслась длинная пулеметная очередь. Вспыхнул еще один «мессершмитт» в крайнем капонире. И сразу же заговорили «эрликоны». Зенитки стреляли вслепую, хмурая пасть неба словно проглатывала снаряды…

Капитан Вирт почувствовал, как кто-то потянул его за рукав шинели. Он оглянулся. Эгон попросил:

Ганс, пойдем… Ну зачем ты так?..

Капитан молча кивнул головой и пошел за братом.

Крауз, от твоей машины не осталось и шплинта, — безразлично проговорил он, садясь на свое место у холодной печки.

Что?! — Крауз вскочил и прыгнул к выходу. Но у двери остановился, о чем-то подумал и пробормотал — Черт с ней, получу новую.

Новую? — Лейтенант Линке, молодой летчик с усиками под Гитлера, медленно повернулся вместе с ящиком, на котором сидел, и невесело засмеялся: — Пока ты получишь новую машину, Крауз, тебя отправят помочь нашим парням вот туда. — Он махнул рукой в сторону гор. — А там, Крауз… В общем, я не поставил бы сейчас за твою голову и пфеннига против ста марок, как говорит старина Гюнтер. Ты…

Твой самолет тоже сгорел, Вилли, — продолжая смотреть в потухшую печку, проговорил капитан Вирт.

Лейтенант Линке словно поперхнулся. Потом тихо сказал:

Вы шутите, господин капитан…

Ганс Вирт пожал плечами и ничего не ответил.

Это правда, Вилли, — проговорил Эгон.

Проклятие! — скрипнул зубами Линке. — Этот тип третий раз устраивает нам баню, а мы зарылись в эту вонючую яму, как кроты. Нет погоды… Туман, горы… Трусы! Подлые трусы! Через неделю у нас не останется ни одной машины. Вы слышите, капитан Вирт? Вы ведь командир!..

Ганс взял в руки железный прут и начал ворошить им холодные угли. Было похоже, что до него не доходят слова Линке. Казалось, он думал совсем о другом. Может быть, о родном городке в Баварии, о маленьком сынишке Генрихе или старике Вирте, который и сейчас, наверно, копается в огороде, не выпуская прокуренной трубки изо рта… Ганс не был там, в Баварии, с тех пор, как их перебросили сюда с Западного фронта. Тогда ему вместе с Эгоном удалось заглянуть на денек домой. Как обрадовалась Эмми! Бедняжка, она верила, что поход в Россию — это два-три месяца, и все. Глупенькая Эмми! Когда они втроем — он, Эгон и Эмми — шли на вокзал, она все время оглядывалась по сторонам: обращают ли прохожие внимание на ее Ганса, на его боевые ордена! Мой бог, не каждый день бывает такой праздник, когда люди говорят: «Смотрите, вот Эмми Вирт с мужем. Недурная пара, черт возьми, не правда ли! Боевой летчик, боевые ордена и… рядом такая милая фрау…» Но когда на прощание он сжал ее в своих объятиях, Эмми, рыдая, прошептала: «Ганс, дорогой мой, не надо ни орденов, ни славы. Только возвращайся… Я умру без тебя, милый».

…Капитан достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Пожалуй, лейтенант прав: было уже несколько случаев, когда летчиков оставшихся без машин, посылали в пехотные части. Собственно говоря, какая разница?..

— Вы слышите, господин капитан? — продолжал Вилли. — Это ведь о вас говорил генерал Шеринг: «Капитан Вирт заслужил мое личное уважение, господа. Я доложу о нем фюреру. Если у нас будут все такие асы, как капитан Вирт, воздух всегда будем нашим!»

Да, капитан помнит эти слова.

Помнит вот такое же хмурое небо над Ла-Маншем и десятки барж, увозивших на ту сторону пролива брошенных на произвол судьбы английских солдат. Генерал Шеринг, который командовал воздушной группой на этом участке фронта, приказал сделать кашу с кровью.

Аэродром находился недалеко от Сен-Мало. С моря полз туман, и сквозь рев моторов, слышался прибой. Самолеты взлетали один за другим, но через несколько минут возвращались, и летчики докладывали: «Никакой видимости, облачность лежит на волнах…»

Туман закрыл весь аэродром. Будто кто-то взял огромную шапку и прихлопнул ею и людей, и машины. Стало темно, как ночью. И в это время вверху раздался гул моторов. Через минуту в кромешной тьме над самой землей, мелькнули крылья самолета. И началось… От первой же пулеметной очереди загорелись сразу два «Ю-88». Потом вспыхнула машина полковника Люмке. Полковник выхватил пистолет и, что-то крича, послал всю обойму в небо. На несколько мгновений стихло: летчик, наверное, делал разворот на второй заход. Не успел полковник вложить пистолет в кобуру, как уже лежал с простреленной головой. Волоча ногу, уползал в щель адъютант полковника. Загорелся еще один «мессершмитт»…

Это было что-то страшное. Невидимый самолет, как буря, носился над аэродромом и сеял смерть. А немецкие летчики, прославленные асы рейхсмаршала, зарывались в песок, не смея поднять голов.