Владимир Шатов - Возвращение

- Потом в грязи потонем… - подумал Илья Афанасьевич, но каждую ночь отправлялся за строевым лесом.

Только он с помощью домочадцев собрал новый дом, как пришла беда. В донаховском лесу была создана исправительно-трудовая колония на 300 человек.

- Аукнулась мне должность немецкого старосты. – Тихо сказал он жене, когда за ним пришли.

- Неужто они не понимают, - изумилась Авдотья, - ты служил не немцам, а людям?

В лесном лагере отбывали срок «не злостные» полицаи, самогонщики, те, кто попался на воровстве колхозного имущества, неплательщики налогов. Лагерники изготовляли деревянные срубы, повозки, бочки; выжигали древесный уголь и варили дёготь.

- Кто там будет разбираться?

- Отработаешь год и вернёшься домой. – Успокоила его супруга.

Дёготь гнали из бересты, набивая её в керамические сосуды, называемые кубами. Эти кубы, вмазанные в печи, нагревались снизу, из них и вытекал дёготь, так необходимый в хозяйстве. Его использовали для смазки обуви, колёс, качелей, упряжи, повозок, для изготовления лекарств, для отпугивания оводов.

- В углежоги пойдёшь. – Осмотрев нового поселенца, решил косоглазый бригадир.

- А у меня есть выбор?

Углежоги жили в лесу неделями. Они выкапывали большие ямы, набивали их дровами и поджигали. Хитрость состояла в том, чтобы вовремя погасить этот исполинский костёр, закрыть яму дёрном и потушить угли.

- Если закроешь слишком рано – вместо углей окажутся головешки, - учил новичка парнишка, укравший в соседнем колхозе мешок зерна, - если поздно, то будет одна зола.

- Понятно…

Воду носили себе в вёдрах из деревни Воронино километра за два. Наступившей зимой измотанный лесной жизнью Сафонов споткнулся при спуске с крутой горки. Вода из оцинкованных вёдер окатила его с ног до головы. Пока Илья Афанасьевич добежал до тепла, коварная болезнь пробралась в стареющее тело. К вечеру он слёг с высокой температурой, а через пару дней умер от воспаления лёгких.

… После освобождения от немцев на 60 хозяйств в Криницах осталось 12 коров. Весной в хозяйстве Сафоновых приключилась великая радость – отелилась корова. Только вот после отёла не встала.

- Без ветеринара подохнет! - мать послала к нему Митю.

- Как я его уговорю прийти?

- Придумай что-нибудь…

Стоял март 1945 года, снег начал таять – самая распутица. Парнишка был обут в лапти, одет в укороченную топором шинель, на голове – «будёновка». Часа за два с «гаком» дошёл до места. Люди указали, где живёт ветеринар. Вышел из хаты старый мужик, выслушал и сказал:

- Пешком не пойду. Ищи лошадь.

- Кто ж мне даст лошадь?

- Это твои проблемы…

На сахарном заводе, взорванном немцами при отступлении, велись восстановительные работы. На заводе работали военнопленные немцы. Митя узнал у охраны, где живёт их начальник. Пришёл к дому, постучал в дверь, вышла девочка лет десяти.

- Чего надо?

- Позови отца.

Потом появился её отец, офицер: галифе, заправленные в сапоги, нижняя белая рубаха без кителя.

- Чего тебе?

Подросток объяснил, что нужна лошадь, чтобы отвезти ветеринара.

- А как я тебе дам лошадь? Потом, ищи – свищи!

- А пусть солдат со мной едет! - предложил находчивый Митя.

- Ишь ты, какой!

Пока мальчик стоял в коридорчике, с лаптей и онучей натекла на пол небольшая лужа. Появился офицер в кителе и фуражке. Пошёл и распорядился солдату запрячь лошадь в розвальни и отвезти их с дедом.

- Без коровы они погибнут. – Сказал он удивлённому солдату.

Когда приехали, корова была ещё жива. Старый ветеринар сразу определил причину: родильный порез. Дед достал резиновую грушу, «воткнул» в сосок и накачал по очереди каждый из четырёх. Корова подняла голову.

- Вставай кормилица! – подбадривала её плачущая мать.

- Зараз встанет…

Общими усилиями её поставили на ноги, укрыли дерюгой. Ветеринара угостили борщом вместо «магарыча». Солдат сев в розвальни, увёз деда домой, ничего не взяв…

- Бывают же добрые люди на свете! – заплакала от счастья Авдотья, когда бурёнка поправилась.

… В апреле мать послала Митю на базар в Унечу. Здесь находилась швейная мастерская, где шили суконные пиджаки и брюки. Продавали на базаре хлеб, картофель, муку, камсу, зажигалки и табак.

- Продашь яйца и купишь керосина. – Велела расчётливая Авдотья.

- Опять топать пешком?

- Если хочешь, - съязвила мать, - возьми самолёт…

Рядом с торговыми рядами – керосиновая лавка, где, как и до войны, работал высоченный, под два метра, Мендель Аронович Елисеев. Перед приходом немцев Митя видел как он на телеге, запряжённой парой лошадей, проезжал через их село.

- Что, бежишь, жидовская морда? – спросил кто-то.

- А что ж мне, оставаться?! - парировал он и хлестнул кобылку…

Лавка находилась в полуподвальном помещении. Мендель Аронович вместо кружки черпал керосин латунной гильзой от снаряда, опустив три пальца внутрь, а большим пальцем придерживая «мерку» снаружи. Керосина намерил 28 «литров» на 20-ти литровую немецкую канистру из-под бензина. И всё равно – недолив был налицо.

- Так туда же максимум двадцать входит!

Митя указал Менделю Ароновичу на надпись.

- Эти немцы, знаешь, что хочешь напишут!.. - Хмуро ответил тот. - Им только верь!

И, как бы в оправдание, добавил примирительно:

- У вас, деточка – всё своё. А тут: и яички – купи, и сметанку, и сало – купи!.. И на всё деньги надо. Иди с богом…

Старший лейтенант Головатюк выглядел совершенно убитым: от его роты, перед введением в бой насчитывавшей 150 человек, осталось десятка полтора.

- С кем воевать теперь? – думал он, пересчитывая бойцов.

Утром его рота опять штурмовала безымянную горку. Она, по-видимому, имела стратегическое значение, ибо её с диким упорством советское и немецкое начальство старалось захватить.

- Чё в неё так упёрлись? – возмущались выжившие солдаты.

- Пока нас всех не угробят, - сказал Петька Шелехов, - не успокоятся…

Непрерывные бои срыли всю растительность и даже метра полтора-два почвы на вершине.

- После войны на этом месте долго ничего расти не будет. – Потянулся всем телом Генка Шахов.

- Разве что железо с когтями…

Земля была смешана с осколками металла, разбитого оружия, гильзами, тряпками от разорванной одежды и человеческими костями.

- Пару лет тут точно простоит стойкий трупный запах…

- Думаю больше! – сказал Гена и посмотрел на поникшего ротного.

Полчаса назад Головатюк, поднявшись во весь рост и размахивая револьвером, кричал, пытаясь поднять в очередную атаку этот жалкий остаток.

- За мной, мать вашу!

Но его либо никто не слышал в грохоте разрывов мин и снарядов, в трескотне пулемётной, либо делал вид, что не слышит, но так или иначе, никто не поднялся и не закричал вслед за ним «ура».