Виктор Бычков - Везунчик

С такими мыслями Антон спустился с крылечка, и направился к себе домой. Больше двух недель не был в собственно хате, даже успел соскучиться. Хотелось взглянуть и на корову: как она без него, да и курей пересчитать. Но больше всего волновали драгоценности, спрятанные там: не углядел бы кто их. Да и есть опаска, что могут чужие открыть его потайной ход. Важно, что бы кроме Феклы ни кого в доме не было. Еще в первый день приказал Ваське за домом приглядывать. Но и ежу понятно, что чужой человек – не хозяин. Правда, Фекла говорила, что в дом, кроме нее, ни кто не наведывался, а люк в подпол она сама закрыла, и больше не открывала. И то хорошо. Не забыть посмотреть, вдруг земля обвалилась за домом у яблони.

Детишки-малолетки ставили на ревущих ручьях мельницы, пускали бумажные кораблики, бежали за ними, разбрызгивая грязь. Увидев Антона, вдруг сорвались с места, и скрылись за ближайшими домами и заборами, оттуда наблюдая за старостой. Самого Щербича это немного покоробило, неприятным осадком опустилось в душу: вишь, и дети тебя уже боятся.

«А, ведь, и у меня могут быть дети! – как обухом ударило по голове. – Что-то Фекла в последнее время загадочно улыбается, намеки какие-то делает, к чему-то готовит. Вот так дела! Как же потом все вместе соединить: и свои мечты о собственном винзаводе, о земле, богатстве и наступление Красной армии, и Фекла, и дети? Да и самому пожить еще хочется, притом, в свое удовольствие? А если коммунисты опять вернуться? Да они меня разорвут на части! Я их знаю», – от последних мыслей дрожь прошла по телу, сжало сердце, даже в глазах помутнело.

По хозяйски обошел дом, подворье, зашел в хлев, взял вилы, принес и бросил корове в ясли сена, потрепал за шею, сел, как когда-то с матерью, на порожек, и задумался.

Впервые за всю жизнь Антон почувствовал себя неуютно в собственном дворе, в деревне, а толчком к этому послужили детишки, что спрятались от него на улице. Где-то он читал или слышал, что дети – это будущее. А есть ли оно у него, это будущее? И как в будущем будет чувствовать себя он, Антон Степанович Щербич, в Борках? Есть ли ему место здесь? А его дети? А им место будет в его любимой деревне? И как они будут себя чувствовать, зная, что их родитель, по сути, пошел против своей деревни, против людей, наконец, против страны?

Все, что себе рисовал в мечтах, потихоньку рушится, летит в тартарары. И, самое страшное, он сам может быть там погребен, забыт, а может, и проклят. А проклянут его собственные дети, если они у него родятся.

И повода к таким мыслям предостаточно: скоро год, как немцы здесь, а хозяевами положения так и не стали. И это с их то силой, с их мощью! А что говорить тогда о нем самом? Пшик! Так, борьба за выживание, за еще один день, еще один раз увидеть солнце, себя живым и здоровым.

Антон сидел, обхватив голову руками, загоняя себя своими тревожными мыслями все дальше и дальше в тупик, в безысходность. Просвета, как будто, нет и не предвидится. На свое горе и на беду Фекле связался с ней, обнадежил. Она отдает ему свою любовь, внимание, заботу, а что в замен? Оттяпанные пальцы? Какая дурость! Хотел, видите ли, помочь немецкой армии, или насолить партизанам. А что получилось? Кому ты насолил, придурок? Себе, любимому человеку, потерял мать, поднял против себя все село – ты этого хотел? Тогда получи!

Неужели нет выхода, неужели это конец? А кто сказал, что это конец? Это не конец, это только отрезок пути, по которому ему надо пройти до своей цели, до своей мечты! Он же везунчик, и этим все сказано!

Антон встрепенулся, как будто физически скинул с плеч нагромождение страхов, сомнений, что напустил сам же на себя.

Надо жить! Обратной дороги к той, довоенной, жизни нет, и не предвидится. Надо подстраиваться под день сегодняшний, чтобы жить мечтой о завтрашнем. А что имеем на сегодня: немцы дошли до Волги, партизаны повылезли из берлог. Значит, надо помогать Гансам, уничтожать лесных бандитов, и тогда твоя жизнь станет спокойней. Что ж зря душой кривить: власть над Борками уже твоя. Осталось вернуть землю, завод, и все – мечта исполнится.

– Выше голову, везунчик! – сам себя подбодрил староста, по-хозяйски окинув свое подворье. – Пусть другие боятся!

Где плугом, а в большинстве своем лопатами вскопали жители Борков свои огороды, худо-бедно засеяли их: готовились пережить еще один год, не умереть с голоду. Почти везде заплатками посреди картофельных полей зеленели всходы озимой ржи. Еще с осени порешили, что пшеницей лучше не замарачиваться, а надеяться надо на рожь: она и родит лучше, и не прихотлива в поле. Не до жиру.

Аисты вернулись ночью. С вечера ни кто и ни где их не видел, а утром все гнезда уже были заняты. На каждом гнезде суетилась пара прошлогодних хозяев, поправляя свои жилища. Один улетал за строительным прутиком или клочком соломы, а другой оставался сторожить. Нет, нет, да появлялись чужаки, пытались предъявить свои права на уже готовые гнезда, и тогда вспыхивала нешуточная драка. Обычно в бой вступал аист-пришелец, а его самка в это время парила в воздухе над местом битвы, сверху оценивая шанс ее избранника.

А он подгадывал, когда один сторож оставался на гнезде, и сразу же, с лету, атаковал, надеясь сбросить с гнезда хозяина. И вот тогда на помощь к нему стремительно подлетала самка. Вдвоем они не пускали хозяев, а те кружили над своим гнездом, и поступали с пришельцами точно таким же образом. Наконец, когда квартирные вопросы были решены, и в сообществе аистов наступил мир и покой.

Зато на земле забыли про это: все полицаи переведены на казарменное положение. Практически не было ни одного дня или ночи, что бы партизаны ни взорвали мост, не казнили старосту или полицая, не напали на комендатуру. За рекой Деснянкой почти две недели они удерживали несколько деревень под своим контролем. Установили там свою Советскую власть. Немцы не могли даже сунуться туда без подкрепления. И руководил ими Ленька Лосев! Кто б мог подумать, что он сможет организоваться против такой военной машины?! Комендант назначил за его поимку или голову приличное вознаграждение. Такие объявления были развешены во всех окрестных селах. Сколько раз уже Антон корил себя за тот неудачный выстрел под Вишенками, а еще больше, что тогда, в доме Лосевых, не порешил его вместе с отцом и матерью.

На свою беду взял да рассказал Карлу Каспаровичу про ту встречу, когда Ленька вернулся и пригласил Антона в гости.

– Вот видишь, какую головную боль ты мог предотвратить, если бы эту голову вовремя отделил от туловища, – майор ходил по кабинету, заложив руки за спину. Староста стоял на входе по стойке «смирно», не отводя глаз от начальства. – Садись-ка, Антон Степанович, у меня родилась идея!

Щербич сел на краешек стула, не упуская майора из поля зрения.