Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

— А ты не допускай, милок. — Жиздра поднялся, и в коленях у него что-то хрустнуло.

Лицо у Жиздры было продолговатое, вытянутое. От самых глаз по обе стороны прямого длинного носа расходились глубокие морщины, отчего лицо его напоминало рыбий скелет.

Жиздра подошел вплотную к Леньке:

— Раз ты пионер, то держи теперь хвост калачиком, иначе отрубим. Понял?

Но Ленька не отступил ни на шаг.

— Ладно, — сказал Жиздра, — мы еще поговорим с тобой на эту тему, сейчас мне некогда… А к вам я сегодня тоже зайду, ждите, — бросил он через плечо ботанику и пошел в парадное, где жили старики Назаровы.

У него была странная фигура: плечи почти отсутствовали, а бедра широкие. Ему даже пришлось сделать разрез сзади на своем вельветовом пиджаке.

— Квартплату пошел собирать, — хмыкнул ему вслед ботаник. — Вряд ли это мероприятие увенчается успехом. Как-никак почти двадцать лет прошло… Ну зачем вы с ним связались? — напустился ботаник на Леньку. — Это такой человек!.. Такой человек!..

Не успели мы набрать ведро, как вдруг услышали истошный крик бабки Назарихи:

— Ах ты жлобина проклятый! Да чтоб я тебе хоть копейку! Пошел вон, вражина! Советская власть дала мне хату, и чтоб я тебе, басурману… Григорий, гони этого паразита!

Секунду-другую, пока бабка переводила дыхание и тяжело поднимался со своего места дед, в квартире Назаровых стояла тишина. Потом раздался грохот стульев, хлопнула дверь, и Жиздра кубарем выкатился во двор — вышвырнул его дед Назар.

Чертыхаясь, отплевывая пыль, Жиздра поднялся:

— Ага, значит, так! Со мной! Ну ладно!..

Он грозил кулаками в окна Назаровых, проклиная деда и бабку на чем свет стоит. Окна Назаровых молчали. И Жиздра совсем разошелся, осмелел, затряс обеими руками:

— Еще про сыночка вашего дознаются! Дознаются, где он служит!

Из парадного, неторопливо расстегивая на ходу широкий рыбацкий ремень, показался дед Назар. Жиздра запнулся и зайцем юркнул со двора.

На этом дело и кончилось. Правда, вечером Жиздра подпоил полицаев, и они, размахивая шмайсерами, ввалились к нам во двор, устроили погром в квартире Назаровых, избили деда и, все так же горлопаня, выкатились со двора. Но с тех пор походов за квартплатой Жиздра больше не предпринимал. Только однажды утром он долго и старательно прибивал в подъезде большой белый лист плотной бумаги.

Недолго провисело это объявление в подъезде. В тот же вечер Ленька сорвал его и принес домой. Мы прочли:

У Л Ь Т И М А Т

Просю жильцов моего дома следить за культурным порядком в квартирах и санитарных местах.

Запрещаю, без моего на то дозволения, производить самочинный ремонт, портить и вывозить мебель.

Квартплатный расчет будет произведен мной с окончательной победой наших доблестных вызволителей — германских войск.

Хай Гитлер!

Сим владелец дома — Прокофий Жиздра.

Ленька внимательно перечел «ультимат» еще раз, аккуратно свернул его трубочкой и, перевязав шпагатиком, спрятал за шкаф:

— Хай Гитлер, говоришь? Ладно, Прокофий, запомним мы тебе этот хай. Запомним…

После того как «ультимат» исчез со стены, Жиздра затих на некоторое время.

Но однажды мы вернулись с братом со двора домой и увидели Жиздру в нашем коридоре. Мамы дома не было. Жиздра взломал дверь в пустующей соседней квартире и пыхтел, стараясь вытащить ореховое зеркало.

Увидев нас, Жиздра на какое-то мгновение смутился и неуверенно затоптался на месте:

— Вот… бебехи вытаскиваю… Ну-ка, подмогните, каштаны. Ты, который поболее, иди-ка сюда, — поманил он пальцем моего брата.

Ленька ничего не ответил. Вставил ключ в замок нашей двери и тихо буркнул:

— Ворюга несчастный…

— Чего? Чего? — вкрадчиво спросил Жиздра, на цыпочках подходя к нам. — Ну-ка повтори, чего сказал?

— То, что слышишь, — ворюга.

— Ах ты байсрюк! — Жиздра матерно выругался и, размахнувшись, с придыхом, ударил Леньку в грудь.

Ленька упал.

Не помню, что было потом. Помню только противную волосатую руку Жиздры в своих зубах и что у меня на следующий день здорово распухли губы и голова была вся в гулях от сапог.

Вот почему Жиздра нас так ненавидит. Особенно Леньку. Ишь следит, тарантул… Следи, следи, все равно ничего не выследишь. Не такой уж я дурак, как ты думаешь.

Я принимаю беспечный вид и, посвистывая себе под нос, прохожу мимо Жиздры совсем в противоположную сторону, вовсе не туда, куда мне следует идти.

Жиздра провожает меня настороженным взглядом. Из ушей у него торчат комья ваты. С тех пор как дед Назар отлупил его, Жиздра все время затыкает уши ватой. Наверное, до сих пор звон в башке стоит. Тяжелая рука у деда.

Прежде чем выйти к Лермонтовскому, я долго петляю по кустам и зарослям парка Шевченко. Часто на полянах натыкаюсь на румынских солдат. Сбросив мундиры, отложив в сторону шмайсеры, они греют на солнце спины, тихо переговариваются между собой и разминают при этом своими заскорузлыми пальцами комья земли. Как будто это не земля, а тесто. А один румын землю даже на вкус попробовал. Положил на язык кусочек и попробовал. И не поморщился ничуть. Весна. Тоскуют румыны по земле.

Хрустнет у меня под ногами ветка, и румыны, пугливо озираясь, хватаются за автоматы. Партизан, наверное, боятся.

В Лермонтовском я долго стою за воротами дома номер шесть, чутко прислушиваюсь к шагам на улице и, только убедившись, что за мной никто не следит, вхожу во двор.

Думаете, я сразу же бросаюсь в парадное налево? Да они мне ни за что не откроют, пока я не просвищу им со двора наш пароль.

Так что я в точности выполняю инструкцию: сажусь под окном и начинаю высвистывать: «Чижик-пыжик, где ты был? Чижик-пыжик…» И так ровно десять раз. Пока не отодвинется в знакомом окне на втором этаже уголок занавески — можно входить.

Медленно, вразвалочку я вхожу в парадное, а ребята тем временем следят, не идет ли за мной «хвост».

Правда, вчера они сами не выполнили инструкции. Ожидая, пока отодвинется в окне занавеска, я битый час высвистывал во дворе «чижика», пока меня не окатили сверху мыльной водой из ведра:

— Погибели на тебя нет, свистун окаянный!

Оказалось, никого дома не было — все ушли в Отраду.

Сегодня ребята были какие-то озабоченные, взволнованные. Они даже не обратили внимания на то, что я принес им три куриных яйца. Три! Я обожал куриные яйца и мог бы их съесть, наверное, десяток, но мама сварила и дала мне только одно; остальные два вместе с хлебом и солью она завернула в бумагу: «Отнесешь Лёне». Я принес все три. Каждому по яйцу: Леньке, Соловью и Мамалыге. И никто из них не обратил на это никакого внимания. Они проглотили яйца, забыв даже их посолить. Потом Ленька сказал:

— Что новенького? Докладывай.