Роберт Колотухин - Наш дом стоит у моря

Впереди перед нами замаячил какой-то темный предмет. Вытянув шею, я вглядывался, даже ладонь козырьком ко лбу приставил, но так и не разобрал толком, что это за штуковина маячит в воде. На всякий случай я крикнул:

— Прямо по курсу что-то темное! — И, не перекладывая руль ни вправо, ни влево, подумал: «А что, если это чудо-юдо рыба кит?»

Ленька и дед разом обернулись. Соловей подтянул шкот. Парус набрал ветра, и мачта слегка заскрипела. «Эх, была не была, — подумал я, по-прежнему не меняя курс, — будем таранить».

Странный предмет приближался. Он был круглой формы и весь утыкан короткими рожками. Я замер: «Постой, Санька, так ведь это же!..»

Дед Назар с ходу, через две банки, перемахнул ко мне на корму, вырвал руль и круто повернул лодку влево…

Мина прошла справа от нас, под самым бортом. До нее можно было рукой дотянуться. Вокруг мины водили хоровод три громадные, похожие на абажуры медузы. Когда мы проскочили мимо нее, мина попала в пенистую дорожку за кормой и медленно двинулась вслед за нами.

Я похолодел от ужаса и прижался к деду.

— Не бойсь, — успокоил он меня, — сейчас отстанет.

И в самом деле мина вскоре отстала. Мне даже показалось, что она брезгливо отвернулась от нас. «Конечно, — подумал я, — нужна ей такая мелюзга, как наша шаланда: ей бы пассажирский лайнер, да чтобы народу побольше».

— Ты куда правил? — набросился на меня Ленька. — Тебя что, для мебели на руль посадили? Тебе что, повылазило?!

Дед за меня не заступился. Он только молча передал мне руль, вернулся на свое место и сказал:

— Разворачивай к берегу. — И к Леньке: — Сматывай справу: к берегу пойдем. Высадим хлопцев, а потом — в Военную гавань. Нельзя ее так оставлять, — кивнул он на мину. — Доложим, пусть расстреляют.

Ленька, глянув на баян, в котором не было и двадцати качалок, огорченно вздохнул: неохота, мол, возвращаться с таким жидким уловом.

— Сматывай, сматывай, — приказал дед.

Только начали они выбирать самодуры, как вдруг удилища оба разом задрожали.

— Косяк! — подпрыгнул я на корме от радости и чуть не вывалился за борт. — Косяк!

— Руль! — крикнул мне дед Назар. — Руль прямо держи!

Я мигом выровнял шаланду.

На этот раз мы взяли двадцать три рыбины. Двадцать три! Причем Ленька снова обошел деда: он вытащил тринадцать штук. И ни одна у него на этот раз не сорвалась.

Рыбу мы поделили поровну, на четыре части: деду, Соловью, нам с Ленькой и Валерке. Мишка и Оська вошли в долю с дедом — одна семья. Они чуть не передрались между собой из-за этой рыбы. Каждому хотелось нести. «Вот жуки чумазые», — усмехнулся дед и, разняв их, поделил рыбу на две равные части. На два кукана, значит, по пять штук. Нашу долю, десяток, Ленька отдал мне, а сам отправился с дедом на шаланде в Военную гавань докладывать о мине.

Мы возвращались домой, и по десять качалок висело у каждого из нас на кукане, и тяжесть их приятно ощущалась в руке. Мы гордо тащили свои куканы по улицам. Встречные, завидев нас, останавливали, допытывались: не продадим ли? Продать? Да эту рыбу мы ни за какие коврижки!..

Неподалеку от нашего дома Валерку остановил полный дядька в желтом чесучовом костюме. Это был тот самый толстяк, который тогда, на «Спартаке», выглушил подряд три стакана из Валеркиного чайника и еще назвал нас коммерсантами.

Догнал нас Валерка уже без кукана. В руке у него была пачка новеньких пятерок.

— Братцы, загоняйте рыбу! Я вон с тем чудаком договорился, дает кошмарные деньги! Во!.. — Валерка веером развернул пятерки, захрустел ими.

Конечно, Валерка может и не нести домой рыбу. У него в Сибири куча родственников, которые по два раза в месяц присылают им посылки, а мы?..

— Да загоняйте вы ее к чертовой бабушке! — орал Валерка. — Мы за неделю знаете сколько денег насобираем? Ну?..

Толстяк стоял и ждал в сторонке. Мишка и Оська посмотрели на Валерку и спрятали свои куканы за спину.

И тут произошло такое, чего я совсем не ожидал от молчаливого Соловья. Вовка вдруг размахнулся и хрястнул изо всей силы Валерку куканом по голове. Кукан лопнул, рыба разлетелась по тротуару. Валерка раскрыл рот и ошалело заморгал глазами:

— Ты чего? Чего дерешься?

— А ну мотай отсюда! — пошел Соловей с кулаками на Валерку. — Мотай, спикуль несчастный!..

Валерка попятился, перебежал на другую сторону.

Вовкину рыбу мы отмыли во дворе под краном. На кукан нанизывать не стали. Так и принес Вовка рыбу домой в подоле своей рубахи.

Вечером, уже в кровати, я рассказал Леньке о том, что произошло.

— Ладно, — сказал Ленька, — дрыхни. Я завтра с ним потолкую… на коротких волнах… Спи…

На следующий день утром, когда Валерка собрался было идти с нами и дедом в Отраду, Ленька взял его за плечо и отвел в сторону. Я слышал, как он сказал ему негромко:

— Если ты, кабанчик, только вздумаешь пойти с нами в Отраду, я из тебя отбивную котлетку сделаю. Понял? — Ленькины пальцы, лежавшие на Валеркином плече, побелели.

— Ой! — пискнул Валерка и присел.

— Леонид! — крикнул дед Назар. — А ну, оставь малого.

— Да это я так, деда, я же любя. — Ленька потрепал Валерку по пухлой щеке и, сузив глаза, повторил тихонько: — Ты меня понял?

И Валерка понял. Он не пошел с нами в Отраду. Кому, спрашивается, охота, чтобы из него отбивную котлету делали?

Правда, Валерке повезло. В тот день мы напоролись сразу на две мины.

— Испоганили море, сволочи! — выругался дед и повернул шаланду к берегу.

Высадив меня и Вовку, он вместе с Ленькой снова отправился в Военную гавань.

С тех пор дед больше не брал нас «по рыбу», сколько мы его ни уговаривали.

— Испоганили море, сволочи! — ругали мы фашистов и клялись деду, что не боимся этих мин, ну нисколечко, но разве деда переубедишь? Сказал нет — и баста.

Вот уже вторую неделю я валяюсь в госпитале. В самом настоящем военном госпитале.

Наша палата на первом этаже, окно выходит в сад. Палата маленькая, всего на две койки. Соседом у меня молодой веселый солдат, лезгин Ариф Рагимов.

Правая рука у Арифа в гипсе. Она согнута в локте, и локоть все время находится на уровне плеча: от пояса, сбоку, под руку пристроена подпорка. Смотришь на эту руку, и кажется, будто Ариф собрался куда-то лететь; сейчас подымет и левую руку, взмахнет и полетит. Худое горбоносое лицо Арифа обтянуто нежной кожей. Ариф двухцветный: коротко остриженные волосы у него на голове черного цвета, а на лице — рыжие.

Доктор Нутыч так и говорит ему:

— Ты у меня, Рагимов, при двух мастях: на голове вороной, на щеках гнедой.

— Вах-вах-вах, верно, доктор, — озабоченно проводит Ариф здоровой рукой по щекам и спешит в общую палату бриться.

Я знаю, Ариф не любит «гнедую масть». Он бреется регулярно, каждое утро. Побреется, а к обеду рыжая щетина уже вновь пробивается на щеках.