Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Но потом, сразу посерьезнев, он переходит к главному:

— Итак, товарищи из Западной зоны! Как мне ни жаль, но я вынужден сообщить вам, что с этим эшелоном вы не сможете продолжить путь. Почему? Вы сами знаете, что антифашистам сейчас нелегко работать в Западной зоне оккупации.

Совсем ни к чему, чтобы при переходе границы американцы сразу же арестовали вас. А такое вполне возможно, если вы поедете дальше в этом эшелоне. Наверняка в этом поезде, где вас все знают, у вас есть не только друзья. И в конце концов кто-нибудь может донести американцам, что вы курсант, окончивший антифашистскую школу и принявший присягу.

Если же вы собираетесь поехать только к англичанам в их зону оккупации, тогда я сказал бы вам: «Езжайте, ради бога, с этим эшелоном!» Но с американцами все обстоит совсем иначе.

Поэтому советская комендатура издала приказ, чтобы все прибывающие из Советского Союза антифашисты отправлялись в Западную зону только со следующим эшелоном, а не со своим.

Да так оно и безопаснее, лучше вы подождете здесь один или два дня, чем позволите фашистам переломать вам кости!

Поэтому, когда сегодня в обед будут выдаваться свидетельства об освобождении из плена, вы их не получаете. Не получаете, чтобы потом не возникло трудностей с русской комендатурой!

Когда в полдень многие тысячи военнопленных устремляются на большой армейский плац, чтобы отыскать табличку с начальными буквами своей фамилии, это напоминает огромный муравейник.

Неужели я должен еще два дня торчать здесь?

Кто их знает, что еще взбредет им в голову и какие глупые задания они могут нам поручить?!

Когда служащий, сидящий под табличкой с буквой «Б», называет мою фамилию, я расписываюсь в получении свидетельства об освобождении из плена.

Во всяком случае, теперь свидетельство у меня на руках.

Во всяком случае, я могу сказать, что ничего не знал. Слишком сильно обрадовался из-за возвращения на родину, невнимательно слушал во время собрания антифашистов…

А пока мы направляемся к воротам и выходим из лагеря.

Я больше не военнопленный!

Я не знаю, не воскресенье ли сегодня. Но у меня на душе праздник.

Теперь нас доставляют в лагерь для гражданских лиц в Гроненфельде.

Там тоже нары, но уже раздельно по зонам.

Когда нужно выбрать человека, который раздаст походные пайки, ребята из нашего вагона называют мою фамилию.

У меня нет абсолютно никаких оснований опасаться, что мои товарищи намнут мне бока или выбросят из поезда!

Пусть эти антифашисты трусливо ждут, пока их товарищи уедут, прежде чем наберутся мужества вернуться домой.

Когда я ложусь на нары, чтобы немного отдохнуть на соломенном тюфяке, посыльный говорит, что я должен зайти в актив.

— Передай им, что у меня болит живот! Я не могу прийти!

Один из знакомых парней из Иванова с озабоченным видом спрашивает меня, как надо заполнять анкету СЕПГ.

— Ты вообще ничего не должен! — говорю я ему. — СЕПГ — это партия, в которую ты можешь вступать, а можешь и не вступать. И если ты хочешь заполнить их анкету, то это твое добровольное дело, любезность с твоей стороны. Они не могут тебя заставить!

Другой знакомый никак не может понять:

— Ты еще не заполнил свою анкету? Ты же был даже членом Центрального антифашистского актива. Разве ты не собираешься вступать в СЕПГ?

— Видишь ли, — говорю я и не могу удержаться от покровительственно-снисходительного тона, — сначала я съезжу домой. Ты тоже можешь присоединиться к коммунистической партии дома, когда приедешь в Крефельд (в Рейн-Вестфалии, к западу от Рейна. — Ред.). Сегодня вечером это действительно не горит!

Нам сообщают, что мы можем послать домой телеграмму! Послать мне телеграмму или нет?

Нет, лучше не посылать!

Кто знает, сколько еще пройдет времени, пока я приеду домой. Вот когда я закрою дома дверь изнутри, только тогда поверю, что я действительно вернулся домой, а до тех пор нет!

Ведь они более трех лет не знали, вернусь ли я вообще домой и когда именно. А уж эти несколько дней они наверняка выдержат.

А мы в поезде и тем более выдержим. Повсюду нам выдают двойные походные пайки. В Гроненфельде, в Эрфурте, в Хайлигенштадте.

Но когда возле одного из товарных поездов мы видим кучу сахарной свеклы, сотни бывших военнопленных из нашего эшелона набрасываются на нее. Хотя у всех имеется достаточно хлеба, масла и колбасы. Но по старой привычке они набрасываются на все, что можно есть.

На центральном вокзале в Лейпциге какая-то благотворительная организация раздает чечевичную похлебку.

— И что у них за голоса! — говорю я своему соседу по вагону, имея в виду женщин. Такие высокие голоса, как у детей. Как у старых, плачущих детей.

Одна из этих женщин, которые разливают чечевичную похлебку, спрашивает каждого из нас, не знает ли он ее сына.

— Ведь такое вполне возможно!

В местечке Фридланд проходит граница между зонами.

Русский солдат смотрит в сторону, когда мы строем проходим мимо шлагбаума. Это самое лучшее, что он может сделать. Мы колонна измученных людей, едва переставляющих ноги. Но я боюсь, что кто-нибудь в порыве бессильного гнева сожмет свои исхудавшие кулаки и плюнет в сторону социалистического отечества, в котором люди, как свои собственные граждане, так и иностранцы, надрываются от непосильного труда, раньше срока превращаясь в ходячие развалины.

Но никто не произносит ни слова.

Русский солдат с автоматом на плече смотрит в сторону.

В ста шагах от нас за ничейной землей на флагштоке полощется британский флаг. Нас уже ожидают автобусы и машины скорой помощи.

Нам навстречу идут люди. Раздаются возгласы:

— Добро пожаловать на родину!

Наша колонна, шагавшая в строгом порядке по пять человек в ряд, начинает рассыпаться. Стоящие вдоль дороги женщины плачут.

Нас ожидают и члены Армии спасения с автомашиной, полной какао и бутербродов.

Но некоторые из нас сначала бегут на ближайшее поле, чтобы вырвать несколько штук сахарной свеклы.

— Камрады, да оставьте вы эту свеклу в покое! В лагере вы сейчас получите столько молочного супа, сколько захотите!

Но те, кто помчался за сахарной свеклой, не слушают. Сначала они опустошают все поле.

— Подумайте о национальном достоинстве! — взывает кто-то из нас. — Совсем ни к чему показывать этим англичанам, что мы голодны!

Сначала мы думаем, что генерал Робертсон лично присутствует здесь, чтобы приветствовать тех, кто возвращается домой в Британскую зону.

Но вскоре выясняется, что здесь одни только немцы. Только одна женщина в форме стоит несколько в стороне от машины с какао. Очевидно, она осуществляет общее руководство. У нее на рукаве написано «Salvation Army», Армия спасения.