Георгий Соколов - Нас ждет Севастополь

— А знаешь, что он скажет? — Таня хитро прищурилась: — Он спросит: «Сколько раз поцеловала?» Я скажу, что всего один раз. Он рассердится и поругает: «Чертова кукла, как тебе не стыдно. Надо было его поцеловать сто раз». Меня не раз называли чертовой куклой. А что это значит? Объясните, товарищ майор.

Уральцев пожал плечами:

— Не знаю, право.

— Тоже мне — литератор, — рассмеялся Глушецкий.

Глянув на часы, он заторопился. Уральцев остался с Таней, решив записать несколько ее рассказов о снайперах.

…И вот сейчас, в полночь, Николаю думалось и думалось о Гале, об отце, о Тане. Полковник Громов подхрапывал, и Глушецкий позавидовал ему. Умеет же человек выключать из сознания все, что не относится к делу. Матросам и офицерам полковник говорил не раз: «Есть время поспать — спи. Не спится, а ты заставляй себя, научись спать про запас. Потом может случиться так, что трое суток спать не придется».

Может быть, действительно можно приучить себя к такому образу жизни, делать то, что положено в данный момент, и даже мыслить о том, о чем положено, а непрошеные мысли отгонять. Глушецкий попробовал вызвать перед своим мысленным взором схему вражеской обороны, которую знал на память, представил себе, какой дот будет штурмовать первая, вторая и третья штурмовые группы, как вслед за ними рванутся к вершине разведчики с флагом. И вдруг в амбразуре среднего дота ему почудилось грустное лицо Гали.

«Чертовщина какая-то», — решил он, вставая. Зачерпнул кружкой воду из ведра, выпил, потом вышел в траншею, присел под козырек и закурил.

«Что-то нервы у меня пошаливают», — подумал он сердито.

На переднем крае шла ленивая перестрелка. Неужели противник не знает?

«Может быть, в ожидании боя нервничаю? — задумался Глушецкий. — Может быть, сердце предчувствует какое-то несчастье?»

Вернувшись в блиндаж, Глушецкий опять лег. На этот раз ему удалось задремать. Но вскоре его разбудил Громов.

— Хватит дрыхнуть, — сказал он басовито. — Скоро рассвет.

Глушецкий встал, зачерпнул в кружку воды, вышел в траншею и стал умываться. Голова была тяжелая, все тело сковано. Полковник словно знал о его состоянии. Когда Глушецкий вернулся в блиндаж, Громов сказал:

— Садись, сейчас крепкого чаю глотнем, чтобы сон развеять.

Его ординарец, здоровенный матрос с мрачным лицом, с маузером на боку, был уже в блиндаже. Он достал кружки и налил в них из большого термоса чай, заваренный почти дочерна. Потом вынул куски холодного мяса, хлеб.

«Где же любитель чая Уральцев?» — подумал Глушецкий.

Тот оказался легким на помине. Через минуту он просунул голову в блиндаж.

— Вот и самый заядлый водохлеб, — приветствовал его Громов. — Садись, корреспондент. — Когда тот присел на снарядный ящик, с улыбкой заметил: — А у тебя чутье на чай.

— Интуиция, — усмехнулся Уральцев, принимая из рук ординарца кружку.

После завтрака Громов спросил Глушецкого:

— Приободрился?

— Чувствую себя хорошо.

Он в самом деле после чая почувствовал бодрость во всем теле, голова стала ясной.

— Вот что, Николай, — Громов положил ему на плечо руку и заглянул в глаза. — Отправляйся-ка ты к разведчикам и возглавь. Сейчас там ты более нужен, чем тут. Понимаешь, почему принимаю такое решение?

— Понимаю, товарищ полковник, — ответил Глушецкий, подумав про себя: «Он угадал мое желание».

— Иди. Желаю успеха. Не забывай про донесения.

Глушецкий взял автомат, сунул в карманы гранаты и, не прощаясь, вышел.

Вскоре на КП пришли заместитель по политчасти, начальник оперативного отдела, командир артиллерийского дивизиона.

— Как с завтраком в ротах? — спросил Громов замполита.

— Разносят, — ответил Железнов, с усталым видом садясь на ящик. — Не спал всю ночь, побывал во всех ротах. Настроение у матросов и офицеров боевое. Во всех ротах проведены партийные и комсомольские собрания. Решение одно — личным примером и пламенным словом увлечь всех беспартийных на штурм высоты. В каждой роте выпущены боевые листки. — И, ни к кому не обращаясь, в раздумье проговорил: — Удивительный народ эти матросы. Неспроста Ленин относился к ним с таким уважением, поручал им самые ответственные задания.

Громов слегка улыбнулся. «Я свидетель переплавки ортодокса», — подумал он.

Уже светало.

— Будете со мной? — спросил он Железнова.

— Пока здесь, а потом смотря по обстоятельствам.

Уральцев сказал Громову:

— Я пойду с разведротой.

Громов погрозил ему пальцем:

— Не зарывайся, как прошлый раз. Ты не замполит роты, а корреспондент, не забывай этого.

— Но бывают обстоятельства. Помните, как в десанте в Эльтиген корреспонденту армейской газеты Сергею Борзенко пришлось воевать, командовать.

— Но сейчас этих обстоятельств нет и не предвидится. Поэтому сиди на моем КП и не рыпайся.

— Есть не рыпаться, — усмехнулся Уральцев.

И в этот миг раздался артиллерийский залп. Громов выскочил из блиндажа и побежал к стереотрубе. За ним выбежали и остальные, в блиндаже остались только телефонист и радист.

Стреляла вся артиллерия фронта и приданные специальные артиллерийские части. Разрывы снарядов и мин слились в сплошной гул, от которого закладывало в ушах. Все высоты, занятые противником, окутал черный дым.

Громов оторвался от стереотрубы и ругнулся:

— Ни черта не видно.

Через несколько минут в воздухе появились самолеты. Горы задрожали от разрывов тяжелых бомб. Вслед за бомбардировщиками появилась штурмовая авиация.

Полтора часа длилась артиллерийская канонада, полтора часа наносила удары авиация.

Но вот наступило затишье.

Вверх взвились ракеты — сигнал к штурму.

— Вперед, орлы! — закричал во всю мощь своего голоса Громов, выскакивая на бруствер.

Железнов потянул Громова за ногу.

— Не увлекайся, полковник, черт тебя дери! — сердито крикнул он.

Громов спрыгнул в траншею и со смущенной улыбкой сказал:

— Верно, увлекся. Пойми же, за какой город деремся! Ноги сами несут вперед.

Штурмующие группы дрались на первой линии обороны. Артиллеристы громили прямой наводкой вторую и третью линии. Дальнобойная артиллерия обрушивала свои снаряды на вершины гор, на противоположные скаты, на артиллерийские позиции врага. Штурмовая авиация продолжала висеть над высотами.

Минут через десять из батальонов по телефону донесли о взятии первой линии обороны. Громов сам подбегал к телефону и выслушивал комбатов. Каждому отдавал распоряжения:

— Не ослаблять натиск, не давать опомниться.

По рации он донес командующему армией о ходе наступления.

Повернувшись к командиру роты связи, Громов распорядился:

— Приготовиться перенести связь — телефон и рацию — на первую линию.