Георгий Соколов - Нас ждет Севастополь

— Ты что — дрыхнуть сюда пришел? — с грубоватой веселостью сказал Уральцев, ложась рядом с Николаем. — Ну и храпел же ты, как испорченная паровая машина.

Глушецкий приподнялся, смущенно произнес:

— Набегался я сегодня.

Сняв гимнастерку и тельняшку, он умылся по пояс, оделся и со вздохом облегчения произнес:

— Вот теперь вроде бы в норме. Что ж, командир роты, отправляй ребят на передний край. Сколько в группе человек?

— Семь.

— Вполне достаточно. Кто возглавит группу?

— Кондратюка назначим. Может, пообедаете у нас?

— Не откажусь, если угостите.

— Обед отличный, — похвалил Крошка. — Безмас превзошел себя. Где-то добыл трофейных консервов разных сортов — и рыбные, и мясные. Свежий лук привез и даже редиску. Обед завершит традиционный флотский компот. Опять же Безмас добыл сушеные фрукты.

— Ого, — удивился Глушецкий. — От такого обеда грех отказываться. Не правда ли, товарищ корреспондент?

— Безусловно, — подтвердил Уральцев.

К обеду пришел Семененко. У него был удрученный вид, лицо осунувшееся. Глушецкий знал причину этого.

В боях за высотку Семененко потерял половину взвода. Особенно он был огорчен смертью Тани. «Такая гарная сестренка была, — сокрушался он. — С Таней мы условились сходить на ту скалу под Херсонесом, где промаялись столько дней в июне сорок второго. Трохи не дождалась…» Вчера разведчики хоронили своих погибших товарищей на вершине около того места, где Гриднев водрузил флаг. Могилу усыпали полевыми цветами. Семененко упал на могилу и долго лежал, не поднимая головы, а когда поднял, то все увидели слезы на его лице. Глушецкий видел слезы у этого мужественного и грубоватого моряка первый раз, когда тот получил письмо после освобождения родного села, и второй раз — вчера.

После обеда Уральцев напомнил Глушецкому:

— Ты обещал поводить меня по Севастополю. Я буду видеть город, каков он сейчас, а ты должен рассказать, где что было.

— Завтра, в конце дня, — сказал Глушецкий. — Командир бригады поедет в город, обещал взять и меня.

— Попрошусь и я. Надеюсь, не откажет.

— Думаю, что нет.

В штаб Глушецкий и Уральцев пошли вместе. Прощаясь с Крошкой, Уральцев сказал ему в утешение:

— Не горюй, Анатолий. Благодари судьбу за то, что только кожу с носа содрало. Было бы хуже, если бы оторвало нос.

Крошка сердито отмахнулся:

— Этого еще не хватало.

Вечером Глушецкий пошел на КП командира бригады.

Не прошло и часа после того, как стемнело, а ему уже звонил Ромашов.

— Твоим ребятам повезло. Немец сам пришел к ним, — радостно сообщил он. — Ведут его к тебе. Моих разведчиков можно отозвать?

— Пусть действуют.

Вскоре на КП показались разведчики с пленным.

Кондратюк, весело поблескивая глазами, подбежал к Глушецкому, доложил как положено и рассказал вот что:

— Начали мы ползти. Смотрим, навстречу кто-то. Мы затаились. И вдруг слышим: «Товарищи, не стреляйте. Я сдаюсь в плен». Подполз и говорит: «Срочно ведите меня к командиру». Вот привели.

Глушецкий подошел к пленному, всмотрелся и вдруг обнял его с восклицанием:

— Кого я вижу! Дорогой Карл!

Это был Карл Вольфсон — тот самый немецкий офицер, которого разведчики Глушецкого в сорок втором году поймали около Феодосии и которого несколько месяцев назад переправлял он в Крым с заданием.

Вольфсон нетерпеливо сказал:

— Скорее, скорее к командиру.

Глушецкий по телефону доложил Громову, и тот выслал за пленным легковую машину. Вскоре Вольфсон и Глушецкий были в комнате у полковника. Глушецкий рассказал ему, что это за офицер, и Громов с любопытством рассматривал его, пока тот говорил.

— Гитлеровскому командованию, — торопливо рассказывал Вольфсон, — известно, когда вы начнете наступление — завтра после двенадцати дня. Это устраивает генерала Бемэ. Дело в том, что он получил приказ об эвакуации. Саперы должны удерживать вал до четырех утра, а потом пустят в действие метательные аппараты и отойдут в бухты для погрузки на суда. Суда придут из Румынии, погрузка войск начнется в два часа ночи. Для командования на аэродроме подготовлено несколько десятков транспортных самолетов. К утру на мысе Херсонес не останется ни одного немца и румына. Вы понимаете, что это значит?

— Да, понимаю, — нахмурился Громов и затеребил бородку. — Сейчас свяжусь со штабом армии, доложу… Глушецкий, бери мою машину и вези этого офицера в штаб армии.

Было 20.00, когда Громов получил приказ о том, что начало атаки переносится на два часа ночи. Атаке будет предшествовать часовая артиллерийская обработка всего мыса.

Точно в час ночи загрохотали более двух тысяч орудий и минометов. Шквал огня прошел по всему мысу, не оставив ни одного клочка земли нетронутым. Взлетели на воздух проволочные заграждения, минные поля, метательные аппараты, огнеметы, машины, пушки. Гитлеровцы метались в поисках укрытий и не находили их, везде их настигал огонь. Самолеты, приготовленные к отлету, были повреждены. А в это время надводные и подводные силы Черноморского флота вышли на перехват вражеских кораблей. В эту ночь ни один корабль не прорвался к мысу Херсонес.

В два часа ночи вверх взвились ракеты — сигнал к атаке. Мощной лавиной, как грозный девятый вал, устремились солдаты и матросы вперед. Они смяли боевое прикрытие на земляном валу и с криками «Ура! Полундра! Бей недобитых!» рванули к бухтам. Туда же побежали и гитлеровцы, еще надеясь на что-то. Но обещанных транспортов там не оказалось. В панике многие гитлеровцы пытались отплыть от берега на бочках, плотах, связанных банках из-под бензина, на досках. Но их настигали меткие пули советских солдат и матросов.

На рассвете сопротивление противника было окончательно сломлено. С мыса потянулись колонны пленных немцев и румын. На аэродроме был взят в плен командующий 17-й немецкой армией генерал Бемэ.

В 9 часов 45 минут на мысе Херсонес прозвучал последний выстрел.

Бои в Крыму закончились. Двухсоттысячная гитлеровская армия перестала существовать.

Так завершилась еще одна классическая операция Советской Армии во время Великой Отечественной войны. Длилась она всего 35 дней — с 8 апреля по 12 мая.

Глушецкий, Семененко и Кондратюк стояли в обнимку на обрывистом берегу и смотрели, как из-под скал нескончаемым потоком поднимались вверх с поднятыми руками немецкие и румынские солдаты и офицеры.

А около берега плавали сотни трупов. Ленивые волны то подкатывали их к самой кромке берега, то оттаскивали дальше. Руки и ноги у мертвецов шевелились, казалось, что это не мертвецы, а усталые люди, которые никак не могут выбраться из воды.

— Я не могу смотреть на такое, — сказал Семененко, отворачиваясь. — Муторно на душе.