Борис Саченко - Великий лес

— Старостой — Ананаса Харченю. А начальником полиции попросился Змитро Шламак. Знаешь ты их?

— Апанаса Харченю знаю. А Змитра…

— Змитро не местный, пришлый, из кулаков.

— Это, видать, тот, что Клавдия Ковдрова привезла! — чуть не вскрикнул Евхим Бабай.

— Не знаю, что там за Клавдия. Но человек, нам кажется, надежный, хорошо будет служить. А вот Харченя… Кто такой Харченя?

— В сельсовете он работал.

— Кем? — так и подскочил Кондрат Астапович.

— Секретарем… Да его, — усмехнулся, захихикал вдруг Евхим Бабай, — выгнали перед самой войной.

— За что?

— Не знаю, хи-хи… Дядька у него…

— Кто его дядька?

— Нупрей Харченя. Может, слышали… В коллективизацию его посадили.

Кондрат Астапович что-то пометил в бумагах, сказал:

— Ладно. Большевикам послужил, теперь нам послужит. В конце концов, все мы где-нибудь работали или служили. Даже и ты. Лесником же при Советах был.

— Был, — признался Евхим Бабай.

— И, говорят, лютовал?

— Кто это говорит? — насторожился Евхим Бабай.

— Ну, те, с кем мы разговаривали.

— А с кем вы разговаривали?

— Это не имеет значения. Факт остается фактом — лесником ты был. И что дезертировал, на мобилизацию не явился, тоже правда. И немцев встречать людей подбивал, и сам с женой ходил — и это правда. А вот относительно того, кто мосты сжег… Не подтверждается. Никто не видел, чтобы жгли Иван Дорошка и Василь Кулага…

— А кому же было еще это делать?

— Вот это нас и интересует. И где теперь Иван Дорошка и Василь Кулага?

— В Великом Лесе были.

— Были, да нема. А их, если в самом деле они мосты пожгли, арестовать надо и в кутузку. Накомандовались, хватит! — стукнул кулаком по столу Кондрат Астапович.

— Надо так надо!

— А как? — смотрел, не спускал глаз с Евхима Бабая, Кондрат Астапович.

— Ну, когда, скажем, в деревню, к семье, кто-то из них будет идти.

— А семьи их остались в деревне?

— Оставались.

Кондрат Астапович повеселел, оживился, вскочил было со своего стула, потом опять сел.

— Вот что, — сказал сурово, глядя прямо в глаза Евхиму Бабаю. — Тебя следовало бы наказать… Но… Ладно, на первый раз прощаем. Только чтоб ты, — Кондрат Астапович погрозил пальцем, — держал язык за зубами. Никому ни слова, почему тебя отпустили. Идет?

— Идет, — кивнул Евхим Бабай.

— Так вот, слушай. Ты должен выследить Ивана Дорошку и Василя Кулагу. Выследить и нам сообщить. Куда они ходят, где бывают, где ночуют. Все, что о них услышишь и проведаешь. Только… — опять помахал пальцем перед носом у Евхима Бабая Кондрат Астапович. — Боже тебя упаси кому-нибудь сказать, о чем мы тут с тобой говорили. Или не выполнить того, что тебе приказано. Везде найдем, из-под земли выкопаем. Понял?

Евхим снова кивнул.

— Мы тебя слегка проверили. Человек ты вроде надежный.

— Как проверили?

— В камере. У нас там свои люди. И повсюду свои люди, чтоб ты знал. И как ты себя будешь вести в Великом Лесе, нам тоже будет известно. Не думай, что мы лыком шиты, что нас вокруг пальца можно обвести! — И, встав из-за стола, подошел ближе к Евхиму Бабаю, сказал тихо, доверительно, чуть ли не в самое ухо: — Повесить тебя хотели. Да я… уговорил, выпросил. Только гляди, не надуй меня, под монастырь не подведи…

— Что вы… Я век вам благодарен буду… И что вы просили… Сделаю! Не жить мне, если не сделаю!..

— Ну, тогда с богом! Иди… — помахал на прощание рукой Кондрат Астапович и даже усмехнулся, подмигнул одним глазом.

Как с цепи сорвавшись, еще не веря в то, что слышит, Евхим Бабай со всех ног бросился бежать из кабинета начальника полиции. Бежал и все озирался, ждал — не окликнут ли его, не остановят ли, не поведут ли назад, в темный, зловонный подвал…

Василь Кулага видел, как ехали в Великий Лес немцы. В тревожном раздумье, вызванном беседой с. Романом Платоновичем Боговиком, он подходил к ельницкой дороге, когда услыхал рокот моторов — рокот нарастал, приближался. Притаился за деревом и стал зорко следить за дорогой.

«Немцы?! Неужели немцы едут?»

Немного погодя Василь действительно увидел на дороге немцев. Впереди катил трехколесный черный мотоцикл, на котором сидели трое солдат в касках, в серых с синим отливом шинелях. Один из них вел мотоцикл, двое других, держа наизготовку автоматы, не сводили глаз с леса. Мотоцикл ехал на малой скорости, и Василь успел разглядеть даже лица врагов: за рулем сидел совсем молодой, белобрысый ариец, за ним — немного постарше и погрузнее, а в коляске и вовсе старый, с острым и крупным носом.

Вслед за первым, на небольшом расстоянии, ехали еще два мотоцикла с колясками, за ними — четыре грузовика. Машины были открытые, в кузовах, тесно прижавшись, сидели вдоль бортов с автоматами в руках, все в касках и в шинелях, немцы — солдаты. За машинами двигалось еще несколько мотоциклов, и в них тоже сидели солдаты с нацеленными на лес автоматами.

«Так вот вы какие!»

Василя так и передернуло, когда он увидел в своем лесу, на своей исхоженной, знакомой с малых лет дороге пришельцев. Хотелось сорвать с плеча винтовку, выстрелить. Да так он, пожалуй, и сделал бы, если б не понимал — что им, такой большой, до зубов вооруженной своре, этот одиночный выстрел? Разве он задержит, не пропустит врага?

«Верно говорил Боговик. Надо боевую группу сколачивать… Вот устроили бы засаду, уложили бы, глядишь, несколько человек… Да и настроение гадам попортили бы… А то проехали словно на параде…»

Постоял за деревом еще несколько минут — это был толстый, с грубой корой, со струпьями наростов дуб, — потом медленно подался, шелестя листвой, вдоль дороги, но не выходя на нее, к лесной опушке. Беспокойство, тревога — чем обернется этот визит немцев в Великий Лес, не грозит ли он жизни его жены, детей? — все больше и больше охватывали Василя, завладевали его мыслями. «Так просто они бы не поехали. У них какая-то цель. Что захотят, что задумали, то и сделают. Никто им не помешает. Помешать могли только мы — Иван Дорошка да я. Но Иван Дорошка на задании, а я… Не догадался людей в лес вывести. И вот дождался…»

Не по себе стало Василю Кулаге. Сознавал, как никогда прежде: не хватает у него смелости, решительности что-то взять на себя, инициативы не хватает. А без этого нельзя руководить, принимать какие бы то ни было решения.

«Привык я за Ивана Дорошку прятаться. И к тому же тугодум, хочу любое дело обмозговать со всех сторон, прикинуть и так и этак. А тут действовать надо. А то я… Думать думаю, научился за свой век. А действовать… Самостоятельно что-нибудь делать… Не умею».

«Учиться надо!»

«Вот, вот… Потому что Ивана Дорошки нет и, пожалуй, не скоро объявится. Исчез — и мне ничего ровным счетом не сказал…»