Тито Брас - Конан. Великий лес

Для мертвых в Великом Лесу не копали могилы.

Люди Великого Леса жили той мудростью, которую им диктовали деревья. А дерево неспроста тянется к небу — причем именно кроной, ветвями, листвой — самой красивой своей частью! Мертвых в Великом Лесу тоже старались отдать небу. Или, по крайней мере, поднять повыше над землей…

Когда рождался ребенок — для него выбиралось деревце-побратим, нарекалось его именем… И на протяжении всей жизни деревце это считалось наиближайшим родственником — ближе родителей, ближе кровных сестер и братьев — деревце становилось для человека его вторым «Я», второй половинкой души. И, когда человек умирал, половинки души воссоединялись в едином стремлении к небесам.

Тело сжигалось на погребальном костре. Дым от костра тянулся к небу, как ствол… Считалось, что дым погребального костра — путь в иные миры. Он приносит весть миру мертвых от мира живых.

Жители деревень, пограничных к Великому Лесу, при виде столбика дыма, поднявшегося над темным морем крон, запирались в своих домах и, не загасив лучины, проводили бессонную ночь, вслушиваясь в скорбный хор волчьих голосов. Издревле считалось, что в ночь после похорон оборотни лютуют в окрестностях Великого Леса. Правда, это поверье давно не получало подтверждений… Быть может, потому, что жители приграничных деревень старались блюсти осторожность? Все-таки четыре столетия бок о бок с оборотнями прожили, научились беречься…

Тело умершего сжигалось, а пепел ссыпался в резную деревянную урну: ближайший из родственников умершего должен был эту урну выточить и разукрасить, всю любовь свою и тоску вкладывая в эту работу, — чтобы умершему было теплее. А затем приходили к деревцу-побратиму и, с великой осторожностью и почтением, стараясь не причинить боли, помещали урну внутрь живого ствола. Рану на теле дерева заживляли варом, заговаривали — на то лесные люди были умельцами, от любой хвори дерево исцелить могли! И рана затягивалась, оставался лишь еле заметный рубец на коре, и дерево продолжало расти, тянуться к небу, все выше и выше вознося умершего побратима. И близкие несли свою печаль к этим деревьям, и говорили с ними, и знали, что ушедшие слышат их, потому что продолжают жить, слившись воедино с плотью дерева.

В Великом Лесу не рубили деревьев. Срубить дерево — все равно, что убить! Это много хуже охоты, потому что животные — сами по себе, а деревья — родственны лесным людям. Люди «внешнего мира» — мира, что лежит вне пределов Великого Леса, — эти люди не умеют слушать деревья, рубят их безо всякой жалости, а из мертвых стволов строят свои жилища. Ни один из лесных людей в таком доме и дня прожить бы не смог — слышались бы ему стоны загубленных сородичей… Впрочем, и охотиться правильно люди «внешнего мира» не умели. Самых сильных, самых молодых животных губили ради глупой забавы, нарушая гармонию Леса. Лесные люди охотились, принимая облик волков. Убивали лишь тех, от кого явно пахло болезнью. Соблюдали равновесие в природе… Бдительно стерегли Великий Лес от людей, приходивших из «внешнего мира». Ведь сам по себе Лес не умел защищаться. А они умели — в человеческом ли, в волчьем обличье: зубы, когти, сильные лапы, мощные луки, острые стрелы, меткий глаз, тяжелое копье… Все шло в дело, чтобы уберечь от захватчиков Лес.

Но пришельцы из «внешнего мира» не сдавались!

И потому сегодня в Великом Лесу хоронили Хэльмитор. Она была прекраснейшей из женщин Леса — с волосами цвета лунных лучей и голубыми, как льдинки, глазами. Оборачиваясь, она становилась белой волчицей… А белые волки считались священными в Великом Лесу — ведь пращур лесных людей был именно белым волком! Он спустился с гор Асгарда, победил в тяжкой битве хозяина лесов — огнедышащего черного вепря — и остался править вместо него, взяв в жены прекрасную дочь великана. Конечно, это была всего лишь легенда… Но так редко рождались в Великом Лесу светловолосые люди и белые волки, что к ним относились, как к избранным, наделяя их особыми способностями во всем, что касалось лесной жизни и общения с природой. И Хэльмитор была одной из лучших целительниц Леса — казалось, травы сами с радостью раскрывают ей свои тайные свойства! А сегодня ее хоронили…

К ее костру пришли все люди Леса. Владыка, «волчий князь» Фредегар держал за руку сына Хэльмитор, маленького Вуйко. Дочь Фредегара, княжна Фрерона, славившаяся своей надменностью и неженской отвагой, сейчас плакала, не таясь, глядя на то, как муж Хэльмитор, Рагнахар, собирает в урну еще теплый пепел возлюбленной. Это он нашел Хэльмитор на кромке Леса, мертвую, со стрелой в сердце. Папоротники скрыли ее от преследователей… Но Рагнахар острым взглядом лесного жителя разглядел след смерти: капли крови брусничной россыпью на листьях! На руках он принес домой свою Хэльмитор, а потом — две ночи и день — пока готовили костер и созывали людей, Рагнахар, ни на миг не смыкая глаз, вырезал на урне всю историю своей загубленной любви: встречу, свадьбу, рождение сына, гибель от рук охотников… За эти две ночи и день седина инеем покрыла темные кудри Рагнахара, горе согнуло могучие плечи, скорбные морщинки залегли в углах рта — только глаза горели ярче, чем прежде: обещанием вечной ненависти к людям «внешнего мира», обещанием мести. Не о умершей Хэльмитор плакала сейчас гордая «лесная княжна», а о нем, одиноком, осиротевшем…

— О чем горюешь, княжна? — вкрадчиво зашептал Ратмир, склоняясь над плечом Фрероны. — Неужели о прекрасной своей сопернице так печалишься? Не печалиться, а радоваться должна бы! Кто, как не ты, утешит теперь вдовца? Я же знаю, как ты любишь его! И не я один знаю… Сколько лет уже сохнешь, как деревце подрубленное… Оттого, что не мила ему оказалась! Решила навек одинокой остаться, всех женихов прогнала… Во всем Лесу только он один любви твоей не видел… Для него одна лишь Хэльмитор в мире была… А теперь нет Хэльмитор! Быть может, тебя теперь заметит… К кому же еще нести ему свое горе?

— Замолчи, Ратмир! Тебе не понять! Я люблю его так, что и Хэльмитор через него полюбила! И его горе стало моим… Его боль горит в моем сердце! Уйди, Ратмир…

Рагнахар поднял резную урну и поставил в заготовленное дуплом приложил на место аккуратно снятый кусок коры, замазал горячим варом, перевязал. И рухнул на землю, обхватив ствол дерева прощальным объятием.

Эрмина, подружка Хэльмитор, зарыдала в голос, запричитала, а кто-то из стариков тихо сказал:

— Нет, не будет нам жизни от них… Вот и Хэльмитор убили, не пожалели красавицу нашу… И всех нас убьют… По одному… Опустеет Лес, некому будет деревья беречь, лечить, песни их слушать, и тогда враги придут… Срубят побратимов наших, погубят всех до единого, а из тел их мертвых дома, да корабли себе сложат. Как это случилось уже в других краях… Нет, не будет нам жизни от них!