Андрей Дугинец - Стоход

— Боже ж ты мой! — твердила Оляна.

— Надо сегодня ж посадить бульбу!

— Тато, может, отступиться? — тихо, несмело произнесла дочь.

Отец решительно встал:

— Где Грыць?

— Должно, в клубе. Там что-то готовится.

— Я пойду. Хай попросит коня в мэтээсе. Парой опашем за вечер и посадим под плуг.

Оляна хотела возразить. У нее все еще не лежала душа к затее отца. Ей хотелось крикнуть: не смейте втягивать хлопца в это дело. Хватит того, что хлебнул он при панах. Вступаясь за сына, хотелось заодно высказать все, что накипело в душе, сказать, что вся ее жизнь пошла прахом из-за какого-то ковалка земли, что и муж ее погиб из-за упрямства старика, который, как клещ в кожухину, вцепился в этот несчастный ковалок… И многое еще сказала бы в глаза отцу. Да не хватило духу: не привыкла она ему возражать, ведь все годы вдовства он был надежной опорой, любил внука да и ее по-своему жалел.

В самой середине урока музыки в дверь громко постучали. Никодим Сергеевич сам открыл дверь.

Еще за порогом сняв ветхий соломенный брыль, в кабинет вошел дед Конон. По решительности старика учитель музыки догадался, что тот пришел за Гришей. Любезно поздоровавшись с Кононом Захаровичем, учитель кивнул Грише, мол, иди поговори с дедушкой.

Но Конон Захарович ответил, что говорить им некогда, что есть важное дело, ради которого музыку пока что придется оставить.

— Да, да, — с готовностью согласился Никодим Сергеевич. — На час, на два ты можешь уйти, Гриша. Если дедушке надо помочь, то иди. Придешь попозже.

Конон Захарович виновато посмотрел на музыканта. Почесав пальцем серую, как сыромятина, лысину, выдавил:

— Оно-то часом тут не обойдешься, Я его на всю ночь беру.

— На всю ночь? — И без того белое сухое лицо Никодима Сергеевича побелело еще больше. Он поднял руки так, будто хотел сдавить себе виски. — Вечером у нас концерт художественной самодеятельности. Так сказать, проверка дарований. Гришу даже с работы отпустили на весь день.

Конон Захарович решительно повторил, что хочет забрать внука на ночь, чтоб вспахать поле.

Музыкант, ухватившись рукой за сердце, сел на стул и жестом попросил гостя тоже сесть, а Грише махнул, мол, иди погуляй.

Гриша вышел, оставив стариков одних.

— Сердце у вас неладное? — сочувственно спросил Конон Захарович.

— Лекарствами живу, — ответил Никодим Сергеевич, капая из пузырька на сахар зеленоватую жидкость.

— А семья, наверно, большая, всех обуть, одеть надо.

— Нет, это меня не беспокоит. У меня дочь — артистка, сын — режиссер. Жена тоже еще работает, преподает в музыкальном училище. Да и пенсия приличная. Ведь я сорок лет преподавал в музыкальной школе. Квартира у нас в самом центре Киева.

Дед Конон выпрямился и посмотрел на собеседника, как на чудака:

— Так чего ж вы из большого города, из теплой чистой хатки приехали в эту болотную вонь?

— Как вам сказать… — болезненно сморщившись и посасывая сахар, старый музыкант развел руками. — Я люблю путешествия, необычайные открытия… В детстве мечтал сделаться великим мореплавателем, открывателем новых земель. А когда подрос и узнал, что все земли на морях и океанах уже открыты, надолго разочаровался в жизни. С горя увлекся музыкой… И лишь когда перевалило за пятьдесят, узнал, что могу осуществить свою детскую мечту: стать открывателем…

Конон Захарович хотел что-то возразить. Но старый музыкант уже загорелся и скороговоркой рассказывал о том, как он месяцами ездил по стране в поисках музыкальных самородков, как из малышей, найденных в самых захолустных деревушках, вырастали замечательные музыканты.

— Всю свою страсть открывателя я отдал этому делу. Каждый найденный мною в народе музыкант приносил мне радость, пожалуй, не меньшую, чем новые острова мореплавателю. — Никодим Сергеевич уже забыл о своем больном сердце, крупными шагами бегал, метался по комнате и говорил, говорил.

— И в Харькове, и в Киеве есть мои питомцы. Я часто их слушаю. Когда стихает зал и раздаются быстрые шаги дирижера, я жду его, как родного сына. Мне хочется крикнуть всем сидящим в зале театра: «Это же я нашел его! Из глухой деревушки вытащил сопливым заморышем». А знали б вы, Конон Захарович, какое счастье испытываю, когда этот дирижер, прежде чем поклониться в зал, публике, низко, благодарно кланяется в сторону моей ложи, кланяется, даже когда там я не сижу.

Никодим Сергеевич остановился посредине кабинета и, откинув назад свою седую голову с высоким сверкающим лбом, мечтательно и сладко повторил:

— Так будет и сегодня перед началом «Снегурочки»…

Много людей повидал на своем веку дед Сибиряк, но с таким беседовал впервые. Далеко не все разбирал он в речи музыканта, но одно бывалый старик понял хорошо: человек этот влюблен в музыку так же, как сам дед Конон в свой ковалок земли. И это сближало их, роднило.

— Когда Полесье было освобождено от панов, я сразу же, несмотря на страшные угрозы врачей, поехал сюда. — Размахивая руками, будто бы дирижируя оркестром, седой, сухонький старичок говорил все громче и страстней: — Я был уверен, что в этом краю, воспетом Куприным и Короленко, найду самородок особенный, не похожий на все прежние!..

Он вдруг замолчал.

Конон Захарович поднял на него большие удивленные глаза:

— И что ж, нашли?

— Нашел.

Помолчали, словно оба с завистью прислушивались к веселым голосам молодежи в саду за стенкой клуба.

— Нашел! Такой самородок нашел, какой не снился ни одному золотоискателю. — Встав против Конона Захаровича, музыкант прямо посмотрел ему в глаза. — Дни и ночи учил я этого юношу в течение полугода. Сам себя проверял: не ошибаюсь ли по старости… Не обольщаюсь ли? Нет! Не ошибся! Это самая чуткая, самая музыкальная натура из всех, какие я встречал в своей жизни.

— И что ж из нее, той натуры, выйдет? — спросил дед Конон, когда музыкант замолчал.

— Могло бы выйти большое дело, бессмертное! — учитель задумался. — Да поздно я его нашел. Если б лет семь назад… И все-таки попробуем…

— Так вы это про Гришу? — вставая, проговорил дед Конон, и в глазах его отразились и радость, и испуг, и удивление.

— Да! Речь идет о вашем внуке, Конон Захарович, — почему-то с грустью ответил музыкант. — О нем.

— Так я что ж… я не знал… Тогда обойдусь. Конечно обойдусь… Я давно говорил, что ему надо уходить с земли. Не везет нам на земле. — И, несколько раз попросив прощения за то, что прервал занятия, дед поспешно ушел.

— И где вы ходите! — набросилась Оляна на возвратившегося отца. — За вами два раза от районного председателя приходили.

— От районного? — удивился Конон Захарович. — Чего я районному?

— А нигде ничего такого не говорили? — вкрадчиво спросила дочь.