Андрей Дугинец - Стоход

— Да вроде бы ничего. — Старик задумался. — Ото ж только на болоте.

— А что там у вас вышло? — в ужасе прижимая руки к груди, спросила Оляна.

— Оно ж ничего особого и не вышло. Я только сказал тому болотному планировщику, что ляжу поперек своего участка и не дам копать канаву.

— Боже ж мой, боже! Грех с вами, да и только! Ну пусть уж с панами не мирились. Со стражниками грызлись. А это ж пришли свои — и тоже не ужились! Когда ж он будет, тот покой!

— Да ты постой, дай подумать.

— Чего тут думать? Чего думать? В Сибирь загонят!

— И то так. Пошел против власти. Политика. Самая настоящая политика, — старик почесал затылок. — Ну, ты не горячись… Дай чистое белье. На всякий случай переоденусь. Да в торбу еды какой… И пойду. Куда ж деваться? А Сибирь… Чего ж ее бояться? Сибирь — богатый край. Паши, сколько хочешь…

— Откажитесь вы от этой земли! Плюньте на нее. Просите в другом месте, только бы все тихо.

— Постой, — вдруг задумался старик. — Так районным председателем же теперь наш бывший учитель Моцак!

— Ну и что ж?

— Так он же меня знает! Пойду посоветуюсь с ним.

Дед Конон осторожно вошел в кабинет председателя райисполкома. Александр Федорович Моцак сидел за огромным дубовым столом и что-то писал. Дед остановился у порога, приглаживая рукой голову.

Председатель отложил ручку, вышел навстречу.

— Конон Захарович! Давно мы не виделись. — Моцак пожал руку старику, подвел его к массивному, обитому кожей креслу.

У деда Конона отлегло от сердца. Он смело посмотрел в такое же, как и прежде, сухое лицо Александра Федоровича и удивился, что одет тот в простой серый костюм, а на ногах большие армейские сапоги, на рантах которых засохла болотная грязь.

Александр Федорович не спеша начал расспрашивать о жизни.

Дед Конон хотел сказать, что живется при новой власти очень хорошо. Но, пристально посмотрев в добрые, издавна знакомые глаза, решил говорить все, что думает. Начал пословицей:

— С пролежнями и на перине твердо спать… Еще чешутся рубцы от панских канчуков. А тут, вижу, и свои намахиваются.

— Да что вы! Кто это? Не лесничий ли? Он человек крутой, это правда. Но чтоб канчуком…

— Да насчет канчука я так, к примеру. А дело тут поважнее. Всю жизнь я не верил ни в бога ни в черта. А получается, можно сказать, так, что коммунисты заставляют верить в судьбу да всякую всячину…

— Нич-чего не понимаю, Конон Захарович.

— Да оно и понимать тут особо нечего… Вы только послушайте про мою житуху.

Конон Захарович посмотрел в глаза председателя так, будто бы хотел проникнуть в самую душу…

— Пришел с японской войны, купил ковалочек земли. Посеял жито. На беду, выдалось дождливое лето, и хлеб вымок. Даже семена не вернул. Не везет. Выдал дочь, можно сказать, за ковалок земли. А зять возьми да заболей. Хозяйство расстроилось, и пошла его земличка за долги.

Опять остались на моих заболоченных трех моргах. Зять начал осушать. Паны его за это в тюрьме сгноили. Я попробовал отвоевать свою землю у болота, так графские стражники чуть не убили меня. Ну ладно, то была вражья сила. А тут же ж свои… И тоже гонят с того несчастного ковалка. Вчера сказал инженер, что прямо через мой участок проведут канаву, а меня перенесут… Что ж, выходит, такая моя доля? Судьба?

— Да-а… Вообще-то очень похоже на судьбу… Очень… — раздумчиво протянул Моцак. — Был у меня перед вами один хуторянин. Тоже на судьбу жаловался. И то же самое: только обзавелся хуторком, своей землицей, а тут заставляют переселяться в село, потому что хлопца учить надо да и самому просвещаться. Я, говорит, лучше каждый день на лодке буду возить хлопца в школу, только дайте мне пожить по-человечески. Я говорю, что на хуторе не человеческая, а волчья жизнь. Да его не убедишь. Впрочем, между вами большая разница. Вы человек бывалый и даже вот сами осушали болото. А он не верит, что болото можно превратить в хорошее пахотное поле. По его мнению, болото — это место, проклятое богом, и осушать его не только грех, но и бессмысленно.

Вошла секретарша и доложила, что пришла машина.

— Еду. Звоните в МТС, — ответил ей председатель, а когда она вышла, обратился к старику: — Вот что, Конон Захарович. Я вас знаю давно, поэтому не стану разубеждать и уговаривать. Пройдет несколько дней — и вы сами откажетесь от своего ковалка земли, распашете новый участок. Но я верю еще и в другое: со временем и на новый участок будете смотреть как на обузу, потому что и вас, и меня, и всех, кому дорога судьба этого края, захватит дело, которое никак нельзя сравнить с вопросом о каком-то там клочке земли в десять гектаров!

Старик, не понимая, к чему клонит председатель, скреб затылок.

— Я вызвал вас затем, чтобы просить вашей помощи.

— Моей помощи? — дед Конон, пряча за спину свою торбу с хлебом и бельишком, даже привстал.

— Мне нужен человек, хорошо знающий болота. Но человек свой, надежный. Вас я знаю и верю, как самому себе… У нас тут есть специалист, который занимается осушением болот.

— Такой маленький, в черных очках?

— Да. Вы уже с ним знакомы?

— А как же! Это ж он намечает канаву через мой ковалок…

— Ах вот как! — Моцак усмехнулся. — Ну ничего, вы с ним подружитесь. Он человек неплохой, а настойчивый, как и вы.

— Да я что ж, я крепких людей люблю…

— Сейчас он придет сюда вместе с директором МТС. Я вас представлю — и, как говорится, с богом.

— А что я должен делать?

— Пока только поводите его по болотам и расскажете все, что о них знаете. А потом видно будет.

— Но у меня ж сапожная мастерская.

— Это мы уладим. Теперь обойдутся и без вас. Вы там обучили уже многих. Ну, а насчет участка не беспокойтесь. Землеустроитель нарежет вам, где получше.

— Да я… — Старик махнул рукой, он уже стыдился того, что сказал в начале беседы. — Оно ж так всегда в жизни. Уткнешься носом только в то, что перед тобой, и ничего не видишь, думаешь — только и света что в окне. Я ж сам читал то постановление насчет осушки. Никакому празднику так не радовался. А потом как-то… Земля, она засасывает хуже любой трясины. Появился у тебя свой ковалок, то уже весь ты в нем и душой и телом. Что правда, то правда, земличка засасывает нашего брата. Крепко засасывает.

Встарой, продымленной хате Ивана Гири стоит густой смрадный полумрак. Низкая, покосившаяся хата полна икон, целебных трав и кореньев. На стенах, в промежутках между иконами, под потолком, на сошке, подпирающей прогнувшуюся балку, — везде, где только можно было прицепить, висят пучки засушенной с лета омелы, чемерицы, Адамова дерева, свят-кореня, дубовой коры. Целые веники липового цвета. И бесконечное множество венков из богуна — самого универсального лекарства.