Николай Далекий - Охота на тигра

— Не знаю...

— Хотя бы одним глазом в наставление глянуть.

— Ах, лейтенант, лейтенант... Как будто оно у меня в кармане.

— Достань. А чего? Раз кашу заварил.

— Иди. Пайку у Шевелева возьмешь, съешь. Приказываю.

— Издеваешься?

— Тебе нужно.

— Думаешь, легко мне чужое жрать? Садист ты.

— Не дури. Ты наша надежда, лейтенант. Наше оружие. Иди.

Для отвода глаз Юрий завернул штанину на правой ноге, как бы желая сделать примочку распухшему колену, и еще раз убедился, что опухоли, какая пугала его, уже нет, плотный рубец стянул ранку. Все-таки работа на рембазе была курортом. И помог кусочек бинта, пропитанный борным вазелином, который дала ему кладовщица... Теперь все будет зависеть от этой девушки. Поверит ли она? Согласится ли? А ведь не хотел он подвергать ее риску, втягивать в это дело. И вот приходится. Перед глазами Юрия возник пятнисто окрашенный танк. Даже неисправный, он выглядел грозно... «Тигр»... Начинается охота на «тигра»... С копьем на «тигра»... И уже не поймешь, безумие это или реальность, которую следует назвать отчаянной храбростью.

С прибытием запасных частей работы у Любы прибавилось, и она уходила домой поздно вечером. С пленными Люба вела себя строго, редко удостаивала их двумя-тремя словами, немецких мастеров ни о чем не расспрашивала, на их заигрывания не отвечала и даже не прислушивалась к их болтовне, когда они встречались в коридоре или заходили в кладовую. Казалось, ее совершенно не интересует то, что творится за стенами кладовой. В действительности же девушка почти все время размышляла над теми переменами, которые произошли на базе за последние четыре дня.

Началось с таинственной проверки, которой подверглись все пленные, работающие на базе. О чем допытывался у пленных переводчик в присутствии заместителя коменданта лагеря, Люба могла только догадываться, так как не присутствовала при разговоре переводчика с пленными. Но то, что переводчик пытался создать у каждого пленного впечатление, будто разговор с ним носит случайный характер, а не был заранее обдуман, подготовлен, в этом она смогла убедиться. Через день после проверки исчезло восемь ремонтников, в том числе и тот загадочный, числившийся в списках под номером 13. Сейчас жетон с этим номером носит Петухов — худой, высокий парень со впалой грудью, в лице, в глазах которого Любе чудится что-то нехорошее, шальное, одичавшее.

Может быть, антипатия к этому пленному, занявшему «чужое» место, возникла потому, что ей, Любе, жаль того юношу, который еще недавно был «жетоном номер тринадцатый»? Наверняка. Да и как не пожалеешь, если он то и дело попадал из одной беды в другую. Сперва обнаружилось, что он, назвавшись слесарем четвертого разряда, даже молоток в руках держать по-настоящему не умеет. Все же научился с грехом пополам, удержался... Потом его чуть было не повесили как саботажника. Судя по всему, его мучила, угнетала необходимость выполнять эту работу, но он изо всех сил старался показать немцам свою исполнительность, дисциплинированность, умение.

И вот что-то случилось, он исчез, а вместе с ним исчезли еще семь ремонтников. Куда они делись, что с ними, — неизвестно. На их место взяты новые.

Почти одновременно произошло еще одно загадочное событие, будто не связанное с заменой ремонтных рабочих, — на базу привезли много гранитных глыб-столбов и закопали их у стен в два ряда, а у ворот и даже перед окном кладовой поставили стальные раскоряки, сваренные из метровых кусков рельса. Люба знала: надолбы и ежи — непреодолимое препятствие для танка. Зачем это? Девушка не раз слышала разговоры немцев. Возможно, гауптман Верк опасается, как бы кто-либо из пленных не попытался угнать танк. Поэтому он заблаговременно избавился от всех подозрительных. Возможно, кого-нибудь из этих восьми уже допрашивают, раскрывая «преступный» замысел, а может быть, они уже казнены — и те, кто готовился к побегу, и те, кто ничего об этом не знал. Бывший номер тринадцатый среди них... Милый, душевный юноша. Даже в плену он сумел сохранить внутреннюю чистоту, нежность, благородство. Его букет она отнесла домой. Листочки слегка покоробились, пожухли, но по-прежнему прекрасны.

И вот... снова перед ней на широком поцарапанном подоконнике листок клена, нежный, свежий, едва тронутый огнем увядания... Что за чудо? Кто его принес?

У окна — пожилой пленный. Простое, суровое и доброе лицо, продолговатый шрам на щеке. Он кладет свой жетон № 17 рядом с листочком.

— С приветом, дочка, от бывшего тринадцатого.

Люба вздрогнула: вот и к ней пришла беда. Провокация? Сделала вид, что не слышала слов пленного, не замечает листика.

— Что дать, семнадцатый?

— Я его друг, — тихо и степенно сказал пленный. — Он делился со мной твоими бутербродами. Он сказал: «Подбери на дороге и передай кленовый листик — она поверит». Ты не веришь?

Кладовщица быстро убрала с подоконника кленовый листок.

— Он жив?

— Да. Просит узнать, во сколько кирпичей выложены стены, эта и та, что выходит на улицу. Можешь?

— Зачем ему?

Пленный взглянул на девушку огорченно — лишний, глупый вопрос.

— Дрель, два сверла, пробой, молоток. Толщина капитальных стен? Не беспокойся, риску никакого. Никто не узнает. Сердечная благодарность наперед.

Ушел от окна не оглядываясь, спокойный, уверенный.

Такой мог быть другом тринадцатого. Ну, а если все-таки провокация? Возможно, несчастный тринадцатый не выдержал пыток, рассказал, кто ему давал бутерброды, — не мог скрыть, товарищи его признались. Но о кленовых листочках зачем ему было говорить на допросе? О букетиках из полыхающих прохладным пламенем увядания кленовых листочков знали только он и она. Это была их безобидная тайна, и касалась она только их двоих. Нет, это пароль. Бывший тринадцатый, Ключевский Ю., жив, ему и его друзьям нужно знать толщину наружных стен этого дома. Зачем? Это их дело. Ее дело измерить, определить и сообщить им.

Перед обедом жетон № 17 пришел сменить сверла и дрели на другие, более крупного диаметра.

— Внешние стены выложены из самана и только облицованы кирпичом в полкирпича. Общая толщина тридцать семь сантиметров. Внутренние стены тонкие, в один кирпич или деревянные, дощатые, В коридоре две печки-голландки. Запомнили, или повторить?

— Запомнил, дочка. Это что? Не надо.

— Берите, берите.

Маленький сверток оказался в руке Шевелева.

Когда привезли обед и повар разлил баланду в котелки, Шевелев сел рядом с Полудневым. Склонясь над котелком, чавкая, сказал в несколько приемов, разрывая фразу в самом неподходящем месте.

— Стены-то, оказывается, саманные, кирпичик... только сверху для красоты. Перегородки... тоненькие, но внутри имеются... две печки-голландки. Какое мнение будет?