Николай Далекий - Охота на тигра

Молчание.

— Предаешь нас, себя, своих товарищей, всех, кто попал в этот лагерь. Ты лишаешь их силы, воли к победе, к сопротивлению.

— Говори, говори. Ты это умеешь, мать твоя принцесса.

— Ладно. Ничего нам от тебя, лейтенант Полудневый, не надо.

Юрий осторожно вытащил из кармана тряпицу с бутербродом. Еще на базе он решил пойти на риск и сохранить до вечера подарок девушки-кладовщицы, чтобы затем передать его «четвертому». Он слегка развернул тряпицу и подсунул бутерброд к лицу лейтенанта.

— Вот съешь это. Только скорей.

— Зачем?

— Съешь. Просто так.

— Сам сказал — я мертвый. Отдай живым.

— Не дури, лейтенант, ешь. Скорее. Человек пострадать может.

Впервые Полудневый поднял голову. Увидел хлеб, кусочек сала, посмотрел на Юрия, в его глазах было изумление и страх.

— Зачем? Ведь все равно... Пропадет. Я не обещаю. Ничего.

— Пусть пропадет. Ешь.

Лейтенант помедлил и откусил от бутерброда, не притрагиваясь к нему руками.

— Не кроши... — сурово предупредил Юрий, отвернулся и проглотил слюну.

Все съел Полудневый, подобрал губами с тряпицы каждую крошку. Лицо его заливали слезы.

— Спасибо, брат. Только напрасно, если рассчитываешь...

— На что рассчитывать, если ты... — зло сказал Юрий. — Ни на что я не рассчитываю. Так захотелось мне... Придурь. Что тебе сказать на прощание? Слабак ты оказался, а мог... Громкое дело, подвиг, легенда. Ну что ж, умирай, лейтенант. Своею смертью ты никого не удивишь. Жалкая, никчемная жизнь и бездарная, бесполезная смерть.

— Ты брось, Чарли. Я воевал будь здоров.

— Воюют до последнего.

— Я рук не поднимал. Меня без сознания подобрали.

— Сейчас-то ты в сознании?

— Хитришь, Чарли, — устало сказал Полудневый. — Брось это.

— Нет, не хитрю, прощаюсь. Умирай, Пулудневый. Не стоишь ты ни доброй памяти, ни доброго слова.

Ключевский взял тряпочку, подтянул под себя руки и ноги, чтобы подняться.

— Нутро выворачиваешь? Гад ты, садист проклятый, — Полудневый разразился длинным, гневным ругательством. Но тут же обмяк, спросил тихо, устало: — Что от меня требуется, комик несчастный?

— Вот это разговор, лейтенант, — обрадовался Юрий. — Успокойся и слушай. Завтра будут набирать новую партию слесарей. Выходи. Только будут спрашивать, твердо стой на своем — слесарь, а водить танк, машину, трактор не умею, не приходилось.

— Почему раньше не вышел, спросят.

— Говори правду: боялся, мол, товарищи презирать будут, а теперь решился, не хочу умирать. Договорились? Не подведешь?

— Если до завтра доживу...

— Ну, ну, не дури. Доживем до победы. Иди первым. Вытри губы, оближи. Иди. Я полежу.

Утром построения не было, о новом наборе слесарей не объявляли. Команду ремонтников погнали на базу в прежнем составе. Шевелев и Годун вопрошающе поглядывали на Юру: «Ошибся? Ложная тревога на этот раз?» Юрий неохотно пожимал плечами: «Все возможно. Я не бог. Увидим». Свою дополнительную «ремонтную» пайку он не съел, принес в лагерь, отдал Полудневому.

Прогноз Юрия подтвердился с небольшим опозданием. В тот же вечер комендант объявил о дополнительном наборе слесарей, и все ахнули, увидев вышедшего из строя Полудневого — сломали и этого, а ведь высоко и гордо голову держал человек, не боялся карцера. Вслед за Полудневым с таким выражением на диковатом лице, будто он сам изумляется своему поступку, вышел Григорий Петухов, или, как его звали в лагере, Петух.

В ремонтную команду взяли десять человек. Каждого из них в присутствии Брюгеля расспрашивал Цапля и снова пытал котелком каши, выискивая тех, кто смог бы управлять тягачом, трактором, автомашиной. Не нашлось таких...

Все это еще ничего не значило и самое страшное подозрение Юрия не подтверждало.

Молния сверкнула на следующий день утром. Перед отправкой команды ремонтников прочли список тех, кто должен сдать жетоны. Восемь человек. Среди них Петр Годун и... — в первое мгновение Юрий подумал, что он ослышался, — Юрий Ключевский.

Ошеломленному Юрию трудно было понять что-либо, кроме одного: этот удар судьбы оказался неожиданным и неотвратимым. Он не поймал, пропустил его. Не знал тогда Юрий, что на этом не кончилось, что их ждут новые, не менее жестокие удары.

Отправилась на работу команда ремонтников, за ней — партия в пятьдесят человек ушла на железнодорожную станцию.

Ключевский и Годун попали в самую большую группу, и их погнали в каменоломни, где работала основная масса пленных, заготовляя гранитные глыбы, плиты, монолиты. Спрос в рейхе на знаменитый украинский гранит был чрезвычайно высок, собирали и отправляли даже щебенку.

При выходе из лагеря Ключевскому удалось пристроиться в пятерку Годуна, рядышком с ним. Теперь-то, когда они были «изгнаны из рая», скрывать особенно свои дружеские отношения не было нужды.

— Ну?

— Похоже, они выставили с базы всех тех, кто умеет управлять машиной, — угрюмо сказал Петр. — Недоберу только, почему тебя-то в нашу компанию определили.

— Есть исключения, какие подтверждают правило. Я такое исключение. Ошибка, случайность, недоразумение.

На этот раз ошибался Юрий. В черный список он попал далеко не случайно, его подвели крайняя впечатлительность и воображение. Во время проверки мастер Фуклар, под началом которого Юрий работал, человек медлительный, тугодум, на вопрос унтерштурмфюрера Витцеля, кто из пленных ведет себя, по его мнению, странно и вызывает у него какие-либо подозрения, сперва только оттопырил нижнюю губу и пожал плечами. Лишь перед самым уходом он неуверенно произнес:

— В отношении странности... Пленный жетон № 13 странный, я считаю.

— В чем это выражается? — сразу же заинтересовался Цапля.

— Вечно задумывается, рассеянный.

— Плохая дисциплина?

— Нет, наоборот, очень исполнительный, но думает не о работе.

— Он думает о том, как бы поскорей обед привезли, вот о чем он думает, — засмеялся Цапля.

— И еще я заметил... — по-прежнему неуверенно продолжал мастер, — какие глаза у него были, когда он в люк танка на рычаги управления смотрел.

— Какие?

— Прямо-таки безумные. Как будто он собирался сесть на место водителя и помчаться на машине. Честное слово.

Мастер Фуклар говорил, ничего не выдумывая. Однажды, находясь возле танка, Юрий Ключевский взглянул в открытый люк, увидел рычаги управления, и воображение заработало. Он забылся на несколько секунд, попал под власть своей фантазии, и она развернула перед ним картины воображаемого побега. И так сильны были пережитые им в этот момент чувства, что они не могли не отразиться в его глазах, на лице. Мастер Фуклар заметил, удивился, но особого значения странному выражению на лице пленного не придал. Он вспомнил об этом случае только сейчас.