Владимир Германздерфер - Путь израильского наёмника

– Я же не обещал!

– Сиди и пиши!

– Сижу и пишу.

Легко, по лошадиному, придавленный за плечо к стулу, я взял ручку.

– Давай стихи.

– Давай. О чём?

– Ну, о любви.

– Я вас люблю, чего же боле…

– Влад, вот ты даёшь!!! Давай дальше.

– Чего могу ещё сказать? Пусть ваши чувства не неволю…

– Влад, ты как этот, ну этот, чёрненький. Ну, тот, которого пристрелил француз.

– Саркози?

– Ну да. Нет! Ты что, Влад? Нет, конечно же!

– Дантес?

– Ну, да. Точно – Дантист. А того, кого грохнули, звали Пушкин!

– Илия, так это и есть Пушкин.

– Ну, вот и я говорю ты – Пушкин.

– Да нет. Не я Пушкин, а те стихи что сказал – это Пушкин написал.

– Ну, а ты кто тогда?

– Я Влад.

– Я знаю, что ты Влад. А стихи что, не твои?

– Ну, наконец-то.

– Влад, не нервируй меня. Я и так нервный. Сейчас умру.

– Не умирай! А то за кем я прятаться при обстреле буду?

– Влад, пиши письмо, или я на тебя обижусь.

– А ты обидишься на час, или на всю жизнь?

– Зачем тебе знать?

– Ну, если на всю жизнь, то ты не выдержишь. А если на час, тогда зачем ссориться? Давай просто помолчим.

– Влад, пиши письмо. Не умничай.

– И кто меня за язык то тянул? Сказал бы: «не умею», и как Андрей пошёл в теннис играть. Илья, давай так: ты её любишь?

– Да, люблю.

– Тогда и пиши: «Я вас люблю».

– Чёрт, я это уже сегодня где-то слышал.

– Тогда давай так: ты её любишь?

– Да, Влад. Но если ты меня ещё раз об этом спросишь…

– Что спрошу?

– Ну что люблю ли я её. То я и тебя полюблю недолго.

– Не надо. А интересно, какой ты в постели?

– Влад, ты что?

– Ну, всякое может быть.

– Ну и дура ты, Владимировна.

– Надо приготовиться к худшему варианту.

– А какой он?

– Кто?

– Ну, вариант.

– Вот ты капуста, три на десять шекелей. Ты же сказал: если не напишу стих, ты меня полюбишь. Перспективка не очень, правда? Я такой транжира…

– Влад, пиши давай.

– Расскажи мне о ней. Она еврейка?

– Да.

– А глаза у неё, какие?

– Синие как небеса.

– А волосы?

– Волосы чёрные как ночь.

– Давай как смола?!

– Влад, ты не торгуйся тут.

– Ну, хорошо. Мне то что? Как ночь, значит как ночь. Это всё, что мне надо знать. Фотку, где она в купальнике, где прячешь?

– Влад, ты о чем меня сейчас спросил?

– Понял, не дурак. Дурак бы не понял. Заткнулся.

– Значит, пиши о любви и хватит мять бумагу.

– Всё, всё, пишу, стараюсяяяя.

– Ну, то-то же. Ты всё понимаешь. Но не будь собакой, сделай всё по-человечески.

– Хорошо, Илия. Но помни – ты мне должен.

– Конечно, должен. Гамбургер и кола. Ты что будешь? Биг Техас?

– Нет, мне Биг-мак. А может, пойдём, покормишь? Я голодный.

– Нет, Влад. Поэт должен быть дурным и засранцем.

– Немножечко не так. Поэт должен быть влюблённым и голодным.

– Чёрт, нехорошо получилось. Влад, ты конечно прости за дурака. Но всё-таки письмо о любви.

– Илия, ты мало информации о ней дал. Глаза, волосы…

– Чего тебе смерд ещё надо? Это и так много.

– А рост?

– 172.

– Вес?

– 56 килограмм.

– Адрес?

– Тель-Авиав.

– Телефон?

– 057… Чёрт, Влад, ты о чём это?

– Ты телефон говори. Видишь, я записываю.

– Влад, карабахский ты ишак горный!!! Пиши, давай, о любви. Ну, Влад прошу!

– А может просто скажешь: «я люблю»?

– Андрей, закрой дверь с той стороны.

– Нет, спаси меня!!!

– Поздно, он уже закрыл.

– Андрей, не бросай меня под танк! Не надо! Вернись, я всё прощу! Чёрт. Помогите!!!

– Ты мне тут Матросова из себя не строй. Не надо писать на листе бумаги «помогите»! Сыграй, Влад, роль Пушкина.

– Так его это, пристрелили!

– Не бойся, я прикрою тебя. Только сыграй роль Пушкина! Для военного это самое оно.

– Я попробую. В каждом солдате живёт гений. А в ком-то, судя по весу, живёт дюжина клоунов и все они голодные. Всё, я пишу.

– Влад, здорово! Письмо кровью скреплять не будем? Цём тебя. Я помчался.

– Осторожно, слон. По дороге от радости никого не затопчи.

Великая сила любви из слона делает нежную бабочку, если любимая еврейка так захочет.

Мы сидели в кафе за бокалом пива, и новый знакомый спросил, в какой войне я участвовал. Я улыбнулся в ответ. Людям порой нравится слушать об убийствах. Мой собеседник хвастался наколками. Говорил, что он где-то далеко в России царь горы. Ну, типа авторитет. Я слушал и смотрел на море. Солнце тихо-тихо окунало золотистые лучи в волны. Мы устроились в уютном, маленьком кафе у самой береговой линии. Вокруг, за моим столиком, сидят те, кто считают себя друзьями. Они что-то возбуждённо кричат один другому. Доказывают где лучше жить и кто из них прав. Официантки бегают между столиками и тащат на подносах вкусненькую еду. Я смотрю сквозь друзей на берег. Там чайка накинулась на рыбу, выкинутую волной на песок. Море предало её, и теперь она бьётся в отчаянии, пытаясь вернуться в родную стихию. Но подлетели ещё чайки и рыба замолчала. Никто не виноват, что птицы питаются рыбой, и что они устроили свой пир рядом с кафе.

Какой-то парень за соседним столиком махнул рукой, разбрызгивая пиво. На русском говорит, значит свой. Это он так бурно выражает эмоции по поводу того, что твориться сейчас на его покинутой родине. И нечего его бранить за разбитый бокал. Рядом «авторитет» говорит, что в отношениях с людьми он – волк. Я усмехнулся и закрыл глаза. Вспомнилась моя покинутая Родина и почему-то не мать и отец, а звери в зоопарке. Как то их привезли в наш город в облупленных вагончиках. Я был ребёнком, а они, усталые и голодные, смотрели на меня сквозь железные прутья. Их глаза о чём-то умоляюще просили. Не их вина, что люди ведут себя хуже зверей и любят смотреть на свободу закрытую в узкие клетки. Я держал папу за руку и шёл. А десятки несчастных глаз провожали меня до самого конца, в надежде, что я их выпущу. Но я не отпустил их на волю. Это так зависло в моей памяти, что когда я вспоминаю детство, то всегда всплывают глаза задёрганного волчонка, смотревшего на меня.

Наш знакомый в наколках всё хвастался своими успехами. Рассказывал, что в свои 25 у него большой дом, жена, которую он очень любит и двое детей. Ну, это главное. Что может быть приятнее любви? Когда влюблён, ты не существуешь, а живёшь. И всё по плечу, и всё ладится, и на остальное наплевать, когда ты любишь. Любовь даёт тебе силы, чтобы её защищать. Любовь дарит крылья, и ты паришь. Утром просыпаешься счастливый и счастливый ложишься вечером спать. Мир настолько ярок для тебя, насколько узок для других. Но если отобрать любовь, всё вдруг меняется. Ты не спишь, не ешь – ты медленно умираешь. Любовь не выбирают. Она выбирает нас сама. Порой она слепа, а ещё бывает, что чья-то любовь иногда мешает тебе жить.