Валерия Герасимова - Крушение карьеры Власовского

Перед ним возникла жена совсем не такой, какой он знал ее теперь — красивой, нарядной женщиной. Он вспомнил ее почти девочкой, в тапочках на босу ногу, в ситцевом сарафанчике, в сиянии стриженых золотистых волос… Такой, какой он встретил ее в студенческие годы.

Почему именно ему, выросшему в домишке на пыльной уличке, страстному голубятнику и лучшему городошнику с Казацкого вала, оказалась так нужна именно эта беспечная, немножко избалованная девушка?

Ведь над Милой Русаковой товарищи нередко подсмеивались. Весь факультет Харьковского университета, где он впервые встретился с ней, знал, что за возможность послушать приехавших на гастроли столичных знаменитостей, Мила Русакова могла целую неделю довольствоваться холодными пирожками с повидлом и оставаться без обеда.

А как трудно было Миле определить свое жизненное призвание!

Неожиданно, даже не окончив второго курса физико-математического факультета, она перешла в Институт иностранных языков!

Мила утверждала, что решила изучить язык, искусство, литературу Испании в надежде когда-нибудь стать полезной исстрадавшемуся народу. И Василий объяснил это столь свойственной Людмиле романтической приподнятостью и душевной отзывчивостью. Вероятно, эта внутренняя поэтичность и была для него — жестковатого, вихрастого и упрямого паренька — так привлекательна.

Но для остальных этого, очевидно, было маловато. Ведь даже в старых глазах матери, устремленных на его жену, Василий порой улавливал настороженность, но он старался не замечать этого.

Василий Антонович тревожно взглянул на квадратик ручных часов.

Золотые часы…

Это был дорогой подарок, привезенный Милой из последней заграничной командировки. Родители назвали такой подарок мотовством. А его это тронуло. Он предполагал, что часы достались ей ценой тех же трогательных жертв и лишений, как и посещения в студенческие годы концертов столичных мастеров…

Василий нервно позвонил.

— Товарищ Зубкова, вызовите, пожалуйста, Петрянова, — обратился он к появившейся секретарше.

Облик Инны Зубковой был настолько для нее обычным, что по-своему это успокаивающе подействовало на Сенченко.

На этот раз на отвороте ее жакетика красовались фиалки, стройные ножки в чулках паутинка казались обнаженными, а утяжеленные тушью ресницы напоминали синие стрелы.

Однако если бы Сенченко сегодня пристальней вгляделся в нее, то наверняка его удивило бы выражение ее маленького личика.

Было время, когда Инна даже в короткие деловые реплики, обращенные к Василию Антоновичу, старалась вложить все богатство оттенков своего голоса. Так делают начинающие актеры, мечтающие выдвинуться на первые роли. Но теперь она не затрудняла себя больше… И на это у нее имелись свои собственные основания. Бесстрастно выслушав приказание, она вызвала машину.

— По Ленинградскому, Василий Антонович? — выглянув из кабины и по каким-то ему одному понятным признакам угадав состояние Василия Антоновича, спросил Петрянов. — С ветерком?

Быстрая езда — прекрасное и испытанное средство успокоения. Обычно Василий Антонович применял это средство, когда его до предела возбужденный мозг, казалось, не мог уже служить. После такой зарядки ученый возвращался к прерванной работе посвежевшим, обновленным… Этого же искал он и сейчас.

Невольно улыбнувшись, Василий Антонович кивнул.

А когда машина тронулась, Петрянов, как всегда без нужды заботливый, сообщил, что у него есть один сюрприз. В «Победе» на щитке, на самом видном месте, появился новенький радиоприемник.

— Теперь, Василий Антонович, будем с музыкой, — похвастался он. — Если согласны, конечно. Совсем недорого, — добавил он помолчав, — всего три сотни.

— Это не вэфовский? — равнодушно спросил Василий.

— А бес его знает. Зато дешевый. Он мне его пока на пробу дал. Вернем, если забарахлит.

— Кто это он? — машинально спросил Василий Антонович.

— Дружок из автобусного парка, — ответил Петрянов. — Хороший парень, из фронтовиков. Механик первостатейный. Не раз выручал. Глазырин его фамилия…

Думая о своем, Сенченко едва ли слышал объяснение.

Уже изучивший вкусы Василия Антоновича, Петрянов сам избрал маршрут. От Москворецкого моста машина неслась прямой магистралью.

А вырвавшись на простор Ленинградскою шоссе, Петрянов взял третью скорость.

— На Химки? — спросил водитель.

Демонстрируя свое приобретение, он включил приемник.

— На Химки, — повторил Сенченко, машинально вслушиваясь в зазвучавшую мелодию.

За городом мимо него проносились домишки, палисадники, серые заборы… А среди них, словно предвестники недалекого будущего, возвышались многоэтажные светлые и просторные каменные громады.

«Какой жалкой кажется вон та избенка, — подумал Василий, взглянув на покосившийся деревянный домик. — Видно, ей не долго осталось стоять на земле… Наверное, и в нас самих также есть и большое и маленькое, и высокое и низкое, то, чему принадлежит будущее, и то, что уже отживает — эгоизм, равнодушие к другим и… — Василий нашел в себе мужество додумать, — ревность…»

Значит, и в нем самом живет то, что уже давно стоило бы отдать на слом?

И он — такой же маленький, никчемный, как вот этот покосившийся серый заборишко?

Нет, это не так!

Что-то запротестовало в нем против беспощадного приговора. Разве лишь ревность мучила его?

В нем было оскорблено другое — очень глубокое. Словно его коснулось что-то непонятное, как видно, уже давно идущее параллельно с его жизнью.

С детских лет он привык к чистому воздуху, к ясности, простоте, неустанному творческому труду… А вышло так, что рядом с ним гнездилась ложь… Рядом с ним шла чужая, потаенная и гможет быть, грязная жизнь.

Что значили слова записки о том, что она какого-то Александра сделала счастливым?

Василий поежился и словно от холода застегнул пиджак, хотя вокруг был весенний ликующий день.

Они стремительно приближались к спокойно блещущей под солнцем глади химкинского водохранилища.

А в машине нежно, почти вкрадчиво звучала музыка.

Это была «Песнь Сольвейг». Ею так восхищалась Мила…

До закрытия гастрономического магазина Райпищеторга оставалось несколько минут. Заведующий рыбной секцией вышел в торговый зал. Его вызвали к какому-то, очевидно, предъявившему претензию покупателю.

— Когда у вас будет копченая скумбрия по четырнадцать рублей? — вежливо спросил молодой человек в синем плаще.

— Как раз только что получили, еще в ящиках. Завтра пустим в продажу, — последовал столь же вежливый ответ.

— Значит, можно зайти прямо с утра, Антон Матвеевич? — многозначительно подчеркнув имя и отчество, продолжал покупатель.