Николай Анов - Гибель Светлейшего

— Кто-будешь?

— Коневод Эрании.

— А не врешь?

Пряхин протянул мандат.

— Я не привык, чтобы женщины так разговаривали. Имейте уважение к моему возрасту. Вы мне во внучки годитесь!

Катюша посмотрела мандат. Рябое лицо ее оживилось.

— Хороший жеребец?

— Потрудитесь прочитать еще вот это! — уклонился от объяснений Пряхин и протянул меморандум. — Здесь изложено все подробно, что и к чему.

Катюша, видимо, заинтересовавшись судьбой Светлейшего, с большим вниманием читала меморандум.

— Но где же вы думаете искать Забиру? — спросила она, смягчая тон и переходя на «вы».

— Я уже догнал его. Он находился тут, в Ново-Алексеевке, но ваш отряд прискакал не вовремя.

— Светлейший был здесь?!

Катюша высунулась в раскрытое окно и закричала.

— Алеша! Айда сюда! Скорей!

Через минуту дверь распахнулась и в комнату вошел бледнолицый мальчик в офицерском френче, поскрипывая высокими щеголеватыми сапогами с лакированными голенищами. Мальчик повернулся боком, и Евстафий Павлович увидел у него на спине горб.

— В чем дело? — спросил Алеша, поднимая на коневода большие синие глаза, опушенные длинными ресницами.

— Почитай!

Горбун читал меморандум молча, не спеша. Пряхин внимательно следил за его прозрачным болезненным лицом.

— Ну?

— Забира только что был здесь. Из-под носа ушел с жеребцом.

— Жаль, — промычал Алеша, возвращая меморандум Катюше. — Надо бы его к ногтю.

— А может быть, догоним? Чую, жеребец мировой!

— Как хочешь!

— Я возьму десять хлопцев и догоню, — Катюша торопливо застегнула кожаную тужурку. — А ты езжай в Веселый Яр. Старика не забудь с собой захватить. Слышишь?

— Обязательно! Я его пощупаю за бороду. Не иначе, как шпион подосланный.

— До меня только не кончай, Алеша! — приказала атаманша, поправляя фуражку.

По рассеянности, видимо, занятая своими мыслями, она вернула меморандум коневоду. Он поспешно убрал его в боковой карман.

Катюша вышла на крыльцо и, вложив четыре пальца в рот, пронзительно свистнула. Всадники мигом слетелись со всех сторон на ее разбойничий свист. Что говорила атаманша, Пряхин не слышал. Он только видел, как шевелились ее губы, красные и подвижные, словно червяки. Потом Катюша как-то по-особенному, не по-кавалерийски, с необыкновенной легкостью, поразившей коневода, вскочила на великолепного вороного коня и подала команду. Десять всадников с диким гиканьем поскакали следом за атаманшей.

«Вот так амазонка», — подумал Пряхин.

Горбун молча наблюдал за коневодом, не сводя с него задумчивых синеватых глаз. Алеша был хорошо выбрит и надушен, черные волосы он носил аккуратно расчесанными на прямой пробор. Они были густо смазаны бриолином, и голова его блестела, как новая галоша. Пряхин заметил: на тонких холеных пальцах горбуна сверкали бриллиантовые перстни.

— Что вы на меня уставились? — грубовато спросил Евстафий Павлович, не выдержав холодного змеиного взгляда.

Горбун чистил ногти и невозмутимо молчал.

«Сумеет ли Катюша догнать Забиру? — думал Пряхин. — Чем кончится погоня? И вернет ли она Светлейшего в Эранию, если добудет его? Может быть, горбун посоветует оставить жеребца в отряде? Может быть, он захочет взять его себе? Видать, урод любит дорогие вещи. Бриллианты он набрал достаточно крупные. Резал, вероятно, буржуев, а драгоценности отбирал. Палач!».

Горбун не сводил пристального взгляда с усталого лица коневода. Молчание становилось мучительным. Евстафий Павлович нервно потер ладони. Он чувствовал, сейчас им овладеет бешенство. Кровь стучала в виски. Тяжелый комок подкатывался к горлу, затрудняя дыхание. «Надо закурить».

Дрожащими пальцами Пряхин свертывал самокрутку. Золотистый табак сыпался на колени. Долго высекал огонь из кремня. Трут упорно не загорался.

В синих глазах горбуна мелькнуло подобие презрительной усмешки.

— Вот вам огонь! — сказал он вежливо и, подойдя к Евстафию Павловичу, щелкнул серебряной зажигалкой.

— Благодарю!

Пряхин закурил, а горбун, скрипя новыми сапогами, молча вышел из комнаты. И коневод почувствовал душевное облегчение. Глубоко затягиваясь, он курил цигарку за цигаркой, пуская кольца дыма, распускавшиеся нежными завитками тончайших локонов.

«Кажется, попал я в переплет, — сказал про себя Евстафий Павлович, когда, накурившись, ощутил полное успокоение. — Забира перед этим горбуном — светлый ангел!..»

Поезд стоял в степи. Машинист и кочегар успели сбежать, их никто и не думал догонять. Зеленые выносили из вагонов туго связанные узлы, корзины, чемоданы и грузили их в тачанки. Военный человек в кубанке сортировал пассажиров, выдергивая из толпы наиболее подозрительных — буржуев и комиссаров.

Рябой парень с косо нашитой лентой на фуражке повел казнить Николая Николаевича за бугорок. Здесь, возле кустов, уже валялось несколько полураздетых трупов, у Потемкина, едва передвигавшего ноги, подкосились колени, как только он подошел к месту казни.

— Скидай обувку! — приказал рябой парень, с интересом разглядывая новые хромовые сапоги Николая Николаевича.

Потемкин покорно опустился на траву, но стащить с ног узкие голенища никак не мог. Влажный от росы каблук скользил в ладонях.

Николай Николаевич закрыл глаза. Неужели это не сон? Неужели сейчас придет смерть — страшная, непонятная, бессмысленная?! Почему его убивают? За что? За новые хромовые сапоги? Зачем он уехал из Петрограда? Будь трижды проклят херсонский полицмейстер!

Конторский стол с тяжелыми счетами, чернильным прибором и бронзовой пепельницей возник перед глазами Николая Николаевича сладостным видением. Оно длилось неуловимую долю секунды, а потом Потемкин вдруг увидел свой широкий турецкий диван и дубовые шкафы с чудесными пряниками. Проклятый херсонский полицмейстер! Пусть барон Врангель царствует в Крыму, на Украине, во всей России… Пусть на смену ему придут большевики… Все равно. Кто угодно… Только сжальтесь, не убивайте! Я хочу быть бухгалтером… Простым бухгалтером!

Так хотелось закричать Николаю Николаевичу, но он бессилен был произнести хотя бы одно слово.

Потемкин безуспешно возился с сапогом. Он тяжело дышал.

— А вот я тебе порубаю пальцы, чертов сын! — пригрозил рябой парень, хватаясь за саблю.

Сапоги с ног Николая Николаевича он стащил вместе с носками, и Потемкин, увидев свои голые, заросшие волосами ноги, почувствовал, что никакой надежды на спасение нет. Тогда он опустился на колени и стал молиться. Рябой парень не стал мешать. Он вынул из ножен шашку. Пробуя руку, он ловким взмахом сабли срубал тонкие ветки кустарника. Николай Николаевич слышал свист обнаженного клинка и торопливо шептал единственную молитву, уцелевшую в памяти: