Николай Анов - Гибель Светлейшего

Разбитая деникинская армия отходила на юг.

Олег смотрел в окно на бесконечные обозы, тянувшиеся по грязной проселочной дороге. За телегами и тачанками брели измученные беженцы. Высокая пышноволосая женщина в новом каракулевом манто, подпоясанном простой бечевкой, осторожно несла в одной руке глиняный кувшин с молоком, а в другой небольшой узелок. Накинув на плечи пушистый клетчатый плед, шагал седой длинноволосый старик профессорского вида. Он нес полуоткрытый саквояж, набитый книжками. Тяжелый мешок тащил на могучей спине высокий бородач в длиннополой забрызганной рясе.

«Батюшка!» — подумал Олег и почему-то вспомнил законоучителя гимназии. Но отец Борис был худощавый, невысокого роста и бороду подстригал аккуратным квадратиком. Может быть, и он сейчас идет где-нибудь за обозом отступающей армии, спасаясь от красных. И у него ряса так же забрызгана до самой спины.

— Пи-ить! — простонал отец, умиравший на широкой, высокой кровати.

Олег встрепенулся и торопливо поднес жестяную кружку с водой. Больной смотрел воспаленными глазами на розовое веснушчатое лицо сына и не узнавал его. Ночью он бредил и держал Олега за рукав гимназической куртки, словно опасаясь, что сын может исчезнуть.

Умер отец рано утром. За окном по-прежнему проходили обозы и шагали беженцы — неуемные искатели тихой пристани.

Олег разглядывал заострившийся нос покойника и впалые щеки, заросшие грязной щетиной. Он никак не мог смириться с мыслью, что все уже кончено и отец больше никогда не встанет. Это было чудовищно. Гимназист вытирал кулаком слезы.

Потом пришел хозяин хаты Микола Крапива, высокий хохол с роскошными усами. Он покрутил неодобрительно головой и стал громко и нехорошо ругаться.

Последующие события происходили как во сне. Отчетливо запомнились похороны. Гроб сколотили из старых фанерных ящиков. На одной доске уцелели черные продолговатые буквы «брутто».

Яму под старой вишней в огороде копал Олег, но жадный Крапива все же потребовал за нее часы — единственное наследство, отцовские мозеровские часы. Крапива готов был обобрать гимназиста до нитки. И он осуществил бы свое намерение, если бы не появился неожиданный спаситель — Сергей Матвеевич Гроза-Волынский, молодой чернобровый актер в бархатном берете, похожий на итальянца. Нос у него был тонкий, с легкой горбинкой, а глаза лукавые и черные, как маслины.

— Довольно колбасы! — воскликнул он и для большей убедительности доброармейского жаргона извлек из кармана блестящий пистолет.

Догадливый Крапива упал на колени. Сергей Матвеевич небрежно опустил часы в карман. Гимназист взглянул в последний раз на свежую могилу отца и последовал за своим спасителем.

Сергей Матвеевич не отдал Олегу отцовских часов, но это не помешало утверждению нового знакомства. Юноша рассказал Грозе-Волынскому печальную эпопею своего отца, уездного нотариуса Девятова, бежавшего от большевиков и нашедшего вечное успокоение в огороде Миколы Крапивы.

— Я теперь остался совсем один, — закончил Олег свой рассказ. — Мать поехала с сестрой к тетке в Петроград.

Сергей Матвеевич взял гимназиста под свое покровительство, и дальнейший путь они, не сговариваясь, решили совершать вместе.

Олег не мог объяснить своему новому знакомому, зачем он плетется за отступающей белой армией. В Крым стремился его отец, жаждавший спокойной жизни без большевиков. Олегу было безразлично, в какую сторону шагать. И если бы Гроза-Волынский пошел не на юг, к белым, а повернулся на север, к красным, гимназист последовал бы за ним и туда. В Петрограде, у тети Веры, жили мама с Сонечкой, а в Крыму не было ни одного знакомого.

Сергей Матвеевич торопился к Черному морю. Он рассчитывал устроиться в севастопольском театре, и осиротевший Олег, не долго раздумывая, присоединился к нему. Так бездомный пес, потерявший хозяина, бежит за первым приласкавшим его человеком.

Белая армия отступала, ища спасения на Крымском полуострове. Восьмиверстную ширину Перекопского перешейка пересекал Турецкий вал, закрывая единственный на суше доступ в Крым.

Обозы беженцев вышли к Перекопу. Здесь по обеим сторонам железной дороги лежало спокойное море. Олег увидел русских солдат в английской форме, сооружавших оборонительные укрепления. Одни из них вбивали в землю свежеоструганные колья, другие натягивали паутину колючей проволоки. Землекопы, сняв рубашки, рыли узкие траншеи. Сотни подвод, поднимая пыль, безостановочно подвозили камень, цемент, железные балки. В открытом автомобиле мимо Олега медленно проехали французский генерал и русский полковник.

Сопровождаемые французскими инженерами, они отправились осматривать фортификационные сооружения. Русские офицеры застыли навытяжку, приложив пальцы к козырькам.

— Что они строят? — спросил Олег.

— Крепость! — ответил Сергей Матвеевич, разглядывая бесчисленные орудия, наведенные на север, восток и запад.

А беженец в золотых очках и каракулевой шапке, оказавшийся рядом, радостно воскликнул:

— Вот именно крепость! Неприступную! Большевики здесь не пролезут! Ни за что!

Беженцы восхищались искусством французских инженеров. Олег ловил обрывки разговоров:

— Такую штуку в лоб никак не возьмешь!

— Пускай попробуют!

— Принимая во внимание количество артиллерии…

— Совершенно немыслимо!

— Обойти тоже нельзя.

— А как обойдешь?

— Слева — море, справа — море!

— Дай-то бог! Хоть бы вздохнуть свободно…

— Вздохнем! Теперь в Крыму можно жить, как у Христа за пазухой…

Кто-то сказал вкрадчивым голосом, тихо:

— Ходят слухи, Врангель нерусский. Немец.

— Какое это имеет значение? Пусть хоть папуас. Только бы он поскорее отвинтил голову большевикам.

Миновали перешеек, и с Грозой-Волынским приключилось несчастье. У него внезапно открылся жар, он едва волочил ноги и в татарской деревушке свалился окончательно. Теперь на долю Олега выпала суровая необходимость заботиться о своем покровителе. Никто не хотел помочь больному. Люди боялись сыпного тифа, а по всем признакам Гроза-Волынский заболел именно этой болезнью. С большим трудом Олег умолил татарина, отдав ему мозеровские часы, приютить больного. Он сам ухаживал за ним так же самоотверженно, как недавно за отцом.