Курбандурды Курбансахатов - Сияние Каракума (сборник)

— Пора домой, Огульдженнет.

Другая добавила:

— Всего не переделаешь, милая. Даже если будешь обедать и станешь ночевать в поле. Идём…

Подошли ещё женщины. Болтая о всякой всячине, они пытались развеселить Огульдженнет. Но она плохо слушала их шутки и молчала, низко опустив голову. «Поскорее бы они ушли… — у неё закружилась голова и потемнело в глазах. — Что думают обо мне люди теперь?..»

Она мучилась, раздумывая про себя: «Как я теперь

пойду к Хайдар-ага и Боссан-эдже? Как я теперь им покажусь?» Вот только бы не высказать своего беспокойства окружающим её женщинам. Впрочем, от взоров женщин не ускользнуло её беспокойство. Они понимали её положение. А прибаутки и смех сыпали они специально для того, чтобы чуть-чуть развлечь её. Они старались, чтобы Огульдженнет забыла о скандале.

Им дорога была эта тихая скромная женщина. Она пользовалась всеобщим уважением, и поэтому сейчас все они хоть и молчали, но были на её стороне.

Одна из женщин, заглянув в глаза Огульдженнет, сказала:

— Поторапливайся, Огульдженнет, сегодня к нам приехала кинопередвижка. Идём, посмотрим…

Огульдженнет что-то хотела ответить, но тут в разговор вмешалась рыженькая девушка:

— И за мной зайдите, я тоже хочу посмотреть кино.

Вокруг тараторили женщины, и Огульдженнет, вконец растерявшись, проговорила:

— Вы идите, я вас догоню, — стала собирать хворост.

Впереди, там, где кончалось вспаханное поле, начиналась гравийная дорога. Эта дорога пролегала через центр села и уходила на Теджен. По ней, громыхая, ехала арба.

— Давайте сядем, — сказала одна из женщин и, махая рукой, побежала к арбе. Остальные как по команде напустились на Огульдженнет:

— Идём, идём, Огульдженнет.

— Что, дома не обойдутся без хвороста?..

— Как ни трудись — второй раз на свет не родишься.

И они побежали к арбе. Огульдженнет, взяв подмышку охапку хвороста, тоже направилась в село.

Сумерки быстро густели. Тонули в темноте поля, чуть-чуть серела впереди дорога да мерцали вдали редкие огоньки села.

Огульдженнет шла, сама не зная куда. В селе её любили, в каждом доме она нашла бы приют и ласку. Боссан-эдже и Хайдар-ага, конечно, ждут сейчас её не дождутся. Появись она сейчас на их пороге, радости стариков не было бы границ.

И всё-таки в этом пустом, окутанном мраке поло Огульдженнет чувствовала себя сиротой. Ей казалось, что она совершила какую-то большею непоправимою ошибку.

Раньше Огульдженнет казалось, что эта степная дорога привела её к счастью. Когда-то по пей везли её в Иртык на верблюде. В тот день ей улыбались поля и дорога, люди, далёкая, подёрнутая голубой дымкой, цепочка гор. А теперь…

Она стояла на околице села в тяжёлом раздумье: входить ей в Иртык или нет… «Я опозорила себя и родственников. Нечего мне делать в этом селе, — она решила идти к своей матери и повернула назад. А ноги плохо слушались её. — Милая моя мама, голубушка моя, я искуплю свою вину, я вынесу эту тяжёлую ношу, моя голубушка».

Но идти к матери она не решилась, через несколько минут она снова повернула в сторону Иртыка. Она дошла до центральной улицы села. По мере того, как Огульдженнет приближалась к своему дому, шаги её становились всё медленнее и медленнее.

«Пусть мои глаза не увидят больше тебя, Халик, — шептала она, как клятву. — Ты погубил, ты опозорил меня…»

А вот и её домик. Чуть в сторонке конусообразная кибитка Хайдар-ага. А дальше — красивый дом Атака.

Огульдженнет подошла к своей двери — замок. Она направилась к кибитке. Прислушалась — тишина. Огульдженет осторожно подошла к двери. Её рука коснулась холодного замка. Огульдженнет не знала, что делать дальше. Не могла понять, в чём дело. Словно после её ухода старики тоже ушли, куда глаза глядят. Обхватив руками голову, она прислонилась к кибитке.

Она не знала, что слух о скандале, устроенном Тачсолтан, с быстротою молнии облетел село и достиг кибитки Хайдар-ага и Боссан-эдже.

— Нужно встретить Огульдженнет, — решили старики и на закате вышли из дому.

За селом, когда все, кто работал в поле уже прошли, — они решили, что невестка ушла к родной матери и, не сговариваясь, заспешили к Айсолтан-эдже.

Огульдженнет не знала обо всём этом. Ей было дурно, кружилась голова. Она опустилась наземь. К ночи похолодало. Холодный свет крупных звёзд, похожих на бычьи глаза, пронизывал до костей.

Вдруг Огульдженнет вскочила на ноги. В пей было столько решимости, что со стороны могло показаться — не вздумала ли она вознестись к одной из этих звёзд? Но нет, она направилась к дому Атака. Там горел свет и слышался говор. Огульдженнет подумала, что свёкор со свекровью там. Но, прислушавшись, поняла, что их там нет. И несмотря на это, Огульдженнет протянула руку, чтобы открыть дверь. Рука затряслась, ещё не коснувшись ручки двери. Нет, тряслись не только руки, тряслась Огульдженнет всем телом. Она распахнула дверь и молча остановилась, словно вкопанная.

С одной стороны печки сидела Оразгюль, а с другой — Атак. Дети уже спали. В печке дружно трещали ветки гребенчука. Атак и Оразгюль удивлённо, с открытыми ртами смотрели на Огульдженнет. За один д'ень она изменилась до неузнаваемости. Её лицо густо покрылось чёрными пятнами. Губы высохли и тоже почернели. Глаза ввалились, словно после долгой болезни. Даже ростом она стала пониже.

Оразгюль поднялась и, скривив губы, сказала:

— Хм-м, что, замуж захотелось?

Но Атак оборвал её и, обращаясь уже к Огульдженнет, спросил:

— Что с тобою?

Огульдженнет громко зарыдала и закрыла лицо руками.

— Отец Энеш, дай мне ключ от моего дома.

Атак, опустив голову, молча протянул ей ключ.

Перевод А.Зырина

Весенний день. Выйдя из зелёных ворот со звёздами на створках, повернул к югу и пошёл по тропинке, ведущей в город. Первое увольнение! Чем ближе подходил я к городу, тем шаги мои становились легче.

Первым делом сфотографироваться. Моя мать и жена просили об этом в каждом письме: «Пришли своё фото. Хочется поглядеть, каким ты стал солдатом». Получат и обрадуются. Я невольно улыбнулся. Говоря откровенно, мне и самому хотелось взглянуть на себя в десантной форме. Пока я сидел в фотоателье, низко висевшие над городом облака разверзлись. Прозрачные капельки ударялись о стволы деревьев и по ним стекали на землю…

Смешавшись со степенными горожанами, брёл я по городу и через часок-другой оказался на улице, вымощенной камнем. Эта узкая улочка вела на восточные окраины, дома встречались всё реже, а затем и вовсе исчезли. Я и раньше знал, что там текла речка, огибая город, будто пугливая лошадь, сторонящаяся опасности. И хотя мне ни разу не пришлось сидеть на её берегу, я успел подружиться с нею. Мы часто проезжали на машине по мосту. Сейчас река потеряла летний вид: пет здесь шумного веселья, не видно девушек в купальниках, не снуют лодки вверх и вниз по течению. Но и тот скромный пейзаж, что предстал передо мной, был мне мил.