Федор Панферов - Борьба за мир

Пропусти, эй, паренек! Наш это, доподлинный.

Их двое, — ответил часовой из тьмы.

И два наши, доподлинные. Пропусти! — подтвердил Егор Иванович и пошел навстречу Николаю Кораблеву; подойдя, он пожал ему руку и с присвистом, как бы восхищаясь всем этим, сказал: — Ну и ну! Ну и была война! Я еще такой не видел. Мы с генералом своим до усталости дошли.

Он где? — еле ворочая языком, спросил Николай Кораблев.

Там, в блиндаже. Идет великое совещание. Даже меня выставили. Айдате-ка ко мне во дворец, — и Егор Иванович повел Николая Кораблева куда-то во тьму.

Когда они, Николай Кораблев и Сиволобов, сошли в маленький блиндажик Егора Ивановича, то последний так обрадовался, что просто не знал, что делать с гостями. Раздувая самовар, он говорил, удивленно крутя большой головой:

Не гнушаемся мы вот друг другом — за это и спасибо советской власти! К Егору Ивановичу гость такой зашел, не гнушается. А кто с тобой-то, Николай Степанович?

Дружок мой, Петр Макарович Сиволобов.

Ну-у? Который Сиволобов? — Егор Иванович взял ночник-коптилку, поднес его к лицу Сиволобова и еще более удивленно произнес: — Это ты «тигра» полонил? Ну, герой, брат! Ах, батюшки! Рад-то я как! — и снова принялся раздувать самовар, спрашивая: — С рукой-то что у вас, Николай Степанович?

Обожгло чем-то, — ответил Николай Кораблев, устало развязывая грязный платок.

Сиволобов посмотрел ранку, сказал:

Ничего. Здесь она, смертушка, насытилась и по пустякам человека не трогает. Это ей — ранка такая — тьфу!

Егор Иванович, ставя на стол вскипевший самовар и к чему-то прислушиваясь, тревожно произнес:

Совещание великое идет. Как бы нам с генералом баньку не дали…

Товарищ командарм, что делать? Мы слушаем вас, — закончив «внушение», обратился Макар Петрович к Анатолию Васильевичу. — Мы вас слушаем, товарищ командарм!

Анатолий Васильевич все-таки не удержался и прошелся туда-сюда, затем остановился перед столом.

Людей в дивизии мало? Да, мало! А там что? «Крабы». Артиллерией их разнести трудно и даже невозможно. Значит… Сабит ранен. Очень жаль, как сына жаль. Галушко! — крикнул он.

И Галушко тут же предстал перед генералами.

Романова сюда! Быстро, на крыльях! — а как только Галушко скрылся, Анатолий Васильевич продолжал: — Что такое «краб»? Только прямое попадание бомбы может повредить ему. Но человек может повредить гораздо больше. К «крабу» есть подходы. Романов с ребятами подберется с тыла и — гранатками. Гранатками и ножичками… Обезвредят! А по пути заглянут и в другие окопы, блиндажи. Это будет неожиданность. Другая неожиданность: у меня есть пять гвардейских минометов-«катюш». И третья неожиданность — надо их всех ослепить. У нас и такое средство есть. Я сегодня проезжал мимо одного аэродрома и видел это средство. Да, кстати, где Николай Степанович? Рассказывали мне, он был на аэродроме и смотрел воздушный бой.

Батюшки! — всплеснув руками, вскрикнул Михеев. — А я о нем совсем забыл!

Тогда Анатолий Васильевич в упор посмотрел на него и произнес, раздельно отчеканивая каждое слово:

За него-то ты будешь отвечать передо мной…

…Николай Кораблев, Сиволобов и Егор Иванович сидели за самоваром и богато чаевничали. Первые кружки горячего чаю они выпили молча и жадно, как утомленные путники в жару пьют воду из ручья.

— Только-только в горло попало! — проговорил Сиволобов, подставляя под кран самовара пустую кружку.

Выпили по второй, потом по третьей.

— Зело хорошо! — полушутя проговорил Сиволобов на седьмой кружке.

И в тот момент, когда самовар «дал течь», а Егор Иванович снял его со стола, намереваясь снова «зарядить», — в это самое время откуда-то со стороны в маленькое окошечко блиндажа ударил такой свет, что огонек коптилки совсем поблек, а Егор Иванович так и застыл, держа самовар за ручки, намереваясь вытряхнуть из него золу. Сиволобов выскочил наружу и оттуда крикнул:

— Идите-ка! Идите посмотрите, светопреставление какое!

Весь противоположный берег долины, вся высота были залиты таким ярким светом, что все блестело, сияло так, как будто солнце все свои лучи сосредоточило именно только там… Отраженный свет падал и на этот берег, особенно сильно на верхушки берез и сосен.

— Светопреставление… — растерянно повторил Сиволобов, видя, как гигантские струи света вырываются из мелкого кустарника и, рассеиваясь, падают на вражеский берег. — Прожектора… — пояснил он Николаю Кораблеву. — Батюшки! Сколько их! Сотни, — и смолк, даже пригнулся: на высоте начали рваться снаряды, но не артиллерийские, а какие-то особенные. Они неслись откуда-то почти молча и рвались, вспыхивая кострами… А вслед за этим на высоте забегали люди, быстрые и, казалось, легкие, как тени.

— «Катенька» отработала, — шепотом передал Сиволобов и, увидев, как из лесу двинулась пехота, кинулся за ней, вскрикивая: — Айда-пошел! Айда-пошел! — но, наколов ногу, недоуменно произнес: — Без сапог-то? Куда же мне?

Егор Иванович сбегал в блиндаж, принес сапоги и, подавая их Сиволобову, проговорил:

— Возьми. Генералу было приготовил, да найдем.

— Благодарим, Егор Иванович! — И Сиволобов в новых сапогах ринулся за пехотой, а за ним и Николай Кораблев.

На рассвете второго августа тысяча девятьсот сорок третьего года с высотой «сто восемьдесят два» все было покончено: поврежденные пушки, танки, пулеметы, минометы, склады с боеприпасами и продовольствием — все досталось пятой дивизии.

В это утро, на рассвете, вместе с Сиволобовым на высоту попал и Николай Кораблев. Он и особенно Сиволобов ожидали, что им придется вступить в жестокую рукопашную схватку. Но на возвышенность они поднялись последними, потому что оба были измучены и тянулись в хвосте. Здесь они увидели, что вся площадка, занимаемая врагом, завалена трупами. Трупы лежали всюду: около блиндажей, окопчиков, «крабов». Было странно то, что почти ни один фашист не был убит пулей: каждый из них лежал или с распоротым животом, или с перерезанным горлом.

Не ухватили мы, не ухватили! — горестно жаловался Сиволобов. — Ай-ай! — тоненько вскрикнул он. — Иных ножичками почиркали, а этих вот «катюша» погладила. Вишь, этому черепушку снесло. Остальных — ножичками… Ай да пластуны!..

Николай Кораблев вспомнил, что пластунов он видел в батальоне Коновалова. Гибкие и стройные, вооруженные маленькими, присланными в подарок от Златоуста ножами, пластуны ползали, как ужи, перебегали поляны, как серны, взбирались на горы легко и просто, а ходили бесшумно, как тени.

Так это наработали пластуны? — спросил Николай Кораблев, глядя на трупы.

И все сметено: деревья, до этого зеленые, красивые, теперь торчали обугленными стволами; земля выжжена, будто на нее пала огненная лава… И всюду трупы, трупы, трупы, подбитые, изуродованные танки, пушки, пулеметы. А надо всем этим — убитым, исковерканным, сожженным — солнце.