Михаил Колесников - Большие расстояния

— Лю Жунь-шэн! — с болью в голосе выкрикнул Барвин. — Его джонка…

Вспыхнул свет на маяке. Белый дымный столб уперся в зыбкий сумрак. И все же нам удалось заметить, что джонку Лю Жунь-шэна относит на скалы, которые находились справа от маяка. Нельзя было терять ни минуты. Моряки решили спуститься к скалам, хотя это и было весьма рискованно.

…Его нашли среди скал. Из валунов торчал остов джонки. Жунь был в бессознательном состоянии. Он сильно порезал живот об острые камни, и ему грозила смерть от потери крови.

Мальчика уложили в кузов автомашины.

— Гони что есть силы в госпиталь! — приказал мой отец водителю. — Может быть, еще не поздно…

Моя мать оказала Жуню первую помощь, но, чтобы спасти ему жизнь, необходимо было сделать вливание крови, которой, к несчастью, в больнице не оказалось. Тогда отец предложил свою кровь. Группы совпали. Жизнь Жуня была спасена. Позже, когда мальчик стал поправляться, мои родители решили усыновить его и получили на это официальное разрешение.

Так Жунь стал моим братом. Его привезли в коляске. Он был еще очень слаб и редко поднимался с постели. Я отдал ему все свои игрушки, а по вечерам мы разглядывали картинки в книжках. Беда была только в том, что я не знал китайского языка, а Жунь — русского. Но мой новый брат оказался весьма сообразительным мальчиком. Он не стал ждать, пока я овладею китайским. Я указывал на мать, он произносил: «Муцинь — мама». Отец, оказывается, по-китайски, — фуцинь, а брат — дагэ. Постепенно мы научились хорошо понимать друг друга. Когда Жуню исполнилось двенадцать лет, он уже свободно говорил по-русски. Родители решили определить его в ту же школу, где учился я. На первых порах с учебой у него не ладилось, и он даже плакал от огорчения. Тогда я стал помогать ему. В ясные солнечные дни мы выходили на берег моря, следили за полетом чаек и мечтали. Мы обещали друг другу, что, когда вырастем, обязательно станем моряками. Отец сумел привить нам любовь к морю. Порт-артурская бухта уже казалась нам тесной.

Прошло немало времени с тех пор, как в моей комнатке поселился китайский мальчик Жунь. Мы очень привязались друг к другу и по-настоящему были счастливы. Иногда мы наведывались на маяк к мичману Барвину, шли в Чэньцзяцунь к землякам Жуня. В селе произошли большие изменения: открылась школа, появился трактор. Люди больше не носили одежд из мешковины. Даже девяностолетний Чжао говорил с гордостью: «Мы теперь колхозники».

И какой радостью зажигались глаза Жуня, когда он разговаривал со своими односельчанами!

— Большие дела у нас тут происходят, — говорил он мне. — Рыболовецкую бригаду организовали. Эх, выйти бы в море с сетями!

— Мы будем военными моряками, как наш отец, — поправлял я. — Вот поедем в Москву… а Москва самый красивый город на свете! А потом…

Особенно привязался Жунь к маме. Он просто жить без нее не мог и в свободную минуту норовил удрать в госпиталь. Иногда мне думалось, что она относится к брату даже сердечнее, чем ко мне. Отец очень часто задумчиво смотрел на нас и тихо говорил:

— Что-то из вас получится, когда вы возмужаете?

Он вкладывал свой смысл в эти слова, но нам непонятны были его заботы. Мы-то наверное знали, что будем моряками, а остальное нас не интересовало. Мы не подозревали, что день нашей разлуки близок.

Оба повзрослели, вытянулись, играли в теннис и одевались несколько даже франтовато. Жунь всегда был весел, приветлив и тоже мечтал о морской службе и о поездке в Москву.

— Хотя бы одним глазком взглянуть на этот город, а потом уж можно навсегда уйти в море, — говорил он. — Я сплю и вижу на себе бескозырку…

Очень хорошо было по вечерам. Все усаживались за большой стол, неторопливо пили душистый китайский чай. Мать что-нибудь вышивала, а отец начинал рассказывать. У него был неистощимый запас всяких историй. Служил он в холодных северных морях и на юге, прошел через всю войну.

— Морские пограничники — это, друзья, самые выносливые и закаленные люди, — произносил он, прищуриваясь. — Скажем, на сигнальной мачте предупреждение: «Выход в море воспрещен — ожидается шторм!» Суденышки жмутся к пирсу, а пограничный катерок ноль внимания на такое предупреждение: у него — служба, и он, рискуя, уходит в море. Так вот, служил на нашем корабле этакий невзрачный на вид матросик…

И начиналось повествование о необыкновенных подвигах этого матросика, о всяких хитростях нарушителей морской границы, о кровавых схватках с врагом. Фантазия уносила нас далеко-далеко от Порт-Артура, от нашего маленького домика; открывался совсем неведомый мир сильных мужественных людей.

…Тот день, о котором я хочу рассказать, выдался на редкость светлым. Пришел отец и сказал, что мы уезжаем на родину. Да, все так просто вышло. От радости я даже подпрыгнул, закружился по комнате, повалил Жуня на диван:

— Едем, едем! В Москву едем… Вот увидишь, какой это город.

Но Жунь слушал меня угрюмо. Мать и отец почему-то тоже в последние дни ходили невесёлые. Вскоре я узнал причину. Мне удалось совершенно случайно подслушать разговор родителей с Жунем.

Они сидели за столом в гостиной. Я видел только склоненную голову брата, его спутавшиеся иссиня-черные волосы.

— Ты думал три дня, Жунь, — сказал отец. — Ты уже взрослый и вправе решать такие дела. Теперь мы с мамой ждем ответа…

Последовала очень долгая пауза. Потом Жунь глухим голосом произнес:

— Я очень люблю вас всех, и мне сейчас тяжело… Я много-много думал… И вот так решил: я останусь здесь… Ведь здесь моя родина. Я не могу уехать отсюда…

Ответ Жуня поразил меня. Я не стал больше слушать, кинулся на кровать и зарылся лицом в подушку. Я не мог понять, почему же, почему он отказался ехать с нами? Тысячи упреков готовы были сорваться с моих губ, но я ничего не сказал Жуню. Все последние дни мама втихомолку плакала, а Жунь, с потемневшим лицом, совершенно больной и разбитый, помогал нам укладывать чемоданы.

— Как же ты думаешь жить, сынок? Ведь ты один, совершенно один, — спрашивала она.

— Не плачь, мама, не плачь, — утешал Жунь. — Все будет хорошо. Я уже подыскал себе работу в порту. Могу вернуться в Чэньцзяцунь — меня приглашали в рыболовецкую бригаду. А потом, ведь мне скоро в армию… Все будет хорошо, очень хорошо. Ты только не плачь…

У меня сердце разрывалось от этих слов. Теперь я уже с болью и страхом ждал дня отъезда. Мне все еще не верилось, что я уеду, а Жунь останется здесь. Мы больше не будем сидеть за этим вот большим столом в теплые синие вечера, не будем вместе взбираться на гору Байюньшань. Жунь один станет бродить по берегу Желтого моря. Он будет следить за шумными чайками и думать, что, может быть, хотя бы одна из них полетит к далекому северу…