Михаил Колесников - Большие расстояния

Когда вечернее солнце обагрило скупым светом вершины, группа Плавильщикова вышла на боевое задание. Впереди шла Цзинь Цю. Двигались гуськом в один ряд. Дорога была перевита корнями деревьев и запутавшимися между ними сухими травами.

Поднялась луна. В ее бледном холодном свете скалы казались плоскими, а отдельные деревья непомерно высокими. Изгибы, причудливые контуры гор походили на фантастические арки и шпили. Я видел только коротко подстриженные волосы Цзинь Цю, ее узкие плечи. Иногда она брала лейтенанта за руку и указывала на темнеющие утесы.

К озеру вышли с северной стороны. Водная гладь нежно мерцала. И какая тишина стояла вокруг! Только изредка крякали в тростниках неугомонные утки. Далеко на севере, за озером, чернели горы. Некогда озеро имело сток в долину. Но люди возвели насыпь, сток прекратился, а избыточные воды заполнили огромную впадину, Теперь плотину подготовили к взрыву, замуровали в колодцах, проделанных в ее толще, десятки тонн аммонала.

На губах Цзинь Цю была торжествующая улыбка. Она стояла с протянутой рукой.

Лейтенант подозвал меня. Выслушав командира, я распластался на земле и пополз. Только шуршала высокая трава. Вскоре выбрался к плотине и огляделся по сторонам. Ничего подозрительного не заметил. Лишь доносился слабый плеск волн. Решил обследовать плотину со стороны обрыва. Вставал на колени, ощупывал камни, искал проводку. Прополз до конца плотины и обратно. Никаких проводов не обнаружил. Я уже хотел взобраться на насыпь, но заметил часового. Японский солдат неторопливо шел по плотине, и его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне ночного неба. Я припал к земле, боясь шелохнуться. «Снять бы этого ротозея, да, пожалуй, все дело испортишь!»

Часовой повернул обратно и ушел. Снова я ощупывал траву. А время шло. Приполз солдат Чумаков.

— Мы уж думали, что тебя уволокли, — зашептал он.

Я приложил палец к губам. Часового кто-то окликнул из темноты. Значит; гарнизон размещается в той стороне… Я приказал Чумакову продолжать обследование плотины, а сам направился туда, откуда донесся голос, решил искать провод у южной оконечности насыпи. Переползал от одного куста к другому, обследовал углубления, но все было безрезультатно. До рассвета оставалось каких-нибудь полутора часа. Удрученный и сердитый, вернулся я к лейтенанту Плавильщикову. Послали Званцева, но и тот ничего не обнаружил.

На востоке заалела полоска неба. Сделалось совсем светло. С трубными звуками опустились на воду лебеди. Обдумывая, что делать дальше, Плавильщиков не обращал внимания ни на небо, ни на птиц. Цзинь Цю смотрела на него печальными глазами.

— Ну, что будем делать, сержант? — спросил лейтенант меня.

— Пора действовать, товарищ лейтенант!..

— Да, действовать. Именно действовать…

Какая-то новая мысль озарила лицо Плавильщикова. На его красиво очерченных губах появилась улыбка.

— Товарищ сержант, — твердо произнес он, — вы снимете часового! Сделайте это как можно тише, ловчее. Остальным не допустить гарнизон к плотине!

Все понимали, что это крайняя мера: часовой мог поднять тревогу, и тогда плотина взлетит на воздух. Оттого, что мы не проявим расторопности, может приостановиться продвижение войск, путь танковой колонне будет отрезан. А она должна идти на Мукден, до Порт-Артура!.. Мукден, Порт-Артур — гремящие названия, знакомые с юности.

А красная полоса на востоке все ширилась и ширилась, уже поднялась до синевато-серого рябого облака.

Если бы не было рядом Цзинь Цю, ее умных укоряющих глаз!.. Она ведь не сомневалась, верила. Она пришла мстить за отца.

— Сиди здесь, а мы туда, туда… — сказал лейтенант ей сердито. Цзинь Цю поняла, улеглась за камнем.

Лейтенанту с группой удалось отрезать гарнизон от плотины. А в это время мы с Чумаковым трясли ошалелого часового. Рядовой Уно задыхался от заткнутого в рот кляпа и, совершенно потеряв способность соображать, не мог взять в толк, чего хотят от него эти неизвестно откуда свалившиеся солдаты в касках.

Русские!.. Уно крутил головой, мычал, колотил ногами.

— Ну, ты, чертяка, полегче, — уговаривал его Чумаков. — Самурай, банзай, микадо…

Услышав знакомые слова, Уно успокоился. Когда я указал на плотину и показал ножницы, Уно все понял. Он больше не сопротивлялся и проворно пополз к плотине. Как мы поняли, магистральные провода были зарыты в земле на глубине два метра.

— Этак мы и до обеда их не выкопаем, — сказал Чумаков, с сомнением, взглянув на саперную лопатку. — Сплошной камень. Потряси-ка, Микола, его еще немного, может, еще что вытрясешь.

Но рядового Уно не пришлось трясти: будучи от природы сметливым парнем, он понял, что дальше водить за нос русских опасно. Он согласно закивал головой и даже изобразил на лице улыбку. Теперь мы пробирались по самому гребню плотины. Плотина была высокая, и с нее открывался далекий вид во все стороны. Мы ползали, словно муравьи на ладони, и опасались нового подвоха. Японец старается всячески затянуть время: скоро из подземных казематов должны выйти солдаты…

Брызнул луч солнца. Вот его край высунулся из-за плоской вершины. Резко прозвучал в утреннем воздухе призывный звук горна. И неожиданно застрекотал пулемет, гулкое эхо разнеслось по горам. Видимо, нас заметили. К плотине, пригибаясь, бежало до сотни солдат, желтых, будто цыплята. Застрочил пулемет с другой стороны. Желтые фигурки залегли.

Пока Чумаков удерживал японца, я остервенело вгрызался саперной лопатой в неподатливое тело плотины. Здесь должен быть взрывной колодец. Здесь!.. А может быть, и не здесь, а в другом месте?.. Сперва я копал лежа, а затем, забыв об опасности, встал на колени. Выворачивал черные глыбы и швырял их в стороны. Некогда было задумываться, почему плотина до сих пор не разлетелась на куски от взрыва. Нужно было вгрызаться, вгрызаться… Я выгребал кровоточащими пальцами острые камни, снова хватался за лопатку и вонзал ее в цемент, не замечая, что ногти содраны, а на ладонях вздулись водянистые мозоли. Хрустнул черенок. Я с недоумением повертел его и бросил:

— Возьми мою!

Схватив лопату Чумакова, снова принялся за дело. Следовало действовать осторожнее, чтобы не лишиться и последней лопаты. И все же, разгоряченный до крайности, натужно ухая, я со всего размаху всаживал звенящую сталь в плотную серую массу. Грохот стрельбы все усиливался. А может быть, в эту минуту где-то в глубине бетонного каземата к рубильнику подошел японский офицер или солдат. Стоит только нажать на рукоятку рубильника — и вся эта возня на плотине потеряет всякий смысл… Понимал это и солдат Уно. Ему вынули кляп изо рта, и сейчас, дрожа всем телом, он поторапливал сержанта, тянулся к лопате: