Михаил Колесников - Большие расстояния

— Очень рискованно! — произнес кто-то.

Да, очень опасно опуститься в трехболтовом скафандре на немыслимую глубину — все это хорошо понимали. Нужны железное здоровье, безукоризненный самоконтроль, воля. А Юрий Коротаев вовсе не производил впечатления атлета. Семенов критически оглядел Коротаева: широкоплечий, невысокий крепыш, здоровый румянец во всю щеку. И все-таки силачом его назвать нельзя. Но в темных умных глазах мичмана светилась такая спокойная уверенность, что Семенов, немного подумав, сказал:

— Хорошо, Юрий Прохорович, разрешаю…

Коротаев стал готовиться к спуску.

…Сейчас он уходил все дальше и дальше в безмолвный зеленый мрак. Только телефонный кабель и сигнальный конец соединяли его с людьми. Десять метров… двадцать… шестьдесят… Тонны воды давили на его плечи. Мысли начали как-то странно путаться, тупое безразличие ко всему охватило его. Он зевнул. Ему показалось, что иллюминатор шлема потускнел, покрылся дымчатой пеленой. Дыхание участилось, перед глазами запрыгали волнистые полосы.

На мгновение сознание прояснилось, и Коротаев внезапно остро ощутил бесконечное одиночество, свою оторванность от всего живого. Жуткие тени наползали и наползали из темноты. Невыносимо захотелось крикнуть: «Стоп!» Но усилием воли он подавил это желание. Он-то понимал, в чем дело: азот, проклятый азот!.. Вот так всегда на этих глубинах… А разноцветные полосы сплетались в яркий танцующий узор, туманили мозг. Руки и ноги немели.

«Ведь должно же стать когда-нибудь легче…» — подумал он вяло. В одурманенном азотом мозгу вставали клубящиеся видения. Ему вдруг представилось, что морские глубины — это огромный многоэтажный дом, и казалось странным, что он стремится попасть в самый нижний этаж. Нужно, наоборот, подниматься выше, к самому солнцу…

Он скорее догадался, чем почувствовал, что ноги коснулись грунта. Белесое облако взметнувшегося ила окутало его. Он не мог сообразить, в какую сторону нужно идти. Но инстинкт водолаза подсказал ему направление, и мичман, раздвигая правым плечом воду, двинулся вперед и сразу почти по грудь погрузился в вязкий, как тесто, ил. Он барахтался в этом месиве, выбивался из сил — пудовые ноги отказывались повиноваться. Едкий горячий пот застилал глаза. Коротаев слабел с каждой минутой. Все это было как в дурном сне: он пытался поднять ногу и тут же проваливался в трясину еще глубже. Исчезло ощущение времени, сознание ускользало от него.

Неожиданно он почувствовал облегчение. Мутная толща над головой посветлела, и ослепительный солнечный свет ударил в глаза. Море сверкало, как золотая чешуя. Коротаев стоял на палубе спасательного судна, а заботливые ловкие руки матросов снимали с него шлем и освобождали от скафандра.

— Вы и так пробыли под водой больше, чем положено, — сказал капитан 1 ранга Семенов. — А теперь — отдыхать!

…Коротаев очнулся. Он по-прежнему находился на грунте. Исчезли сверкающее море и палуба корабля. По-прежнему мутный сумрак обступал Коротаева. Об отдыхе думать еще рано. Нужно идти, бороться, бороться, подавлять в себе гнетущее чувство одиночества… Только бы добраться до лодки!..

Кровь гулко стучала в висках. Руки закоченели. Впереди показалось темное пятно. С каждой минутой пятно увеличивалось в размерах, принимало определенные очертания. Коротаев убыстрил шаги. Словно сквозь туман, он увидел силуэт подводного корабля. Нос лодки круто вздыблен, корма глубоко ушла в илистый грунт. Металлическая громада казалась безжизненной, но Коротаев знал, что в ее недрах находятся живые люди, очень стойкие, мужественные, терпеливые, и они ждут его. Подозревают ли они, что он так близко, всего в нескольких десятках шагов?

Мичман встрепенулся. Откуда только взялись силы! Сейчас все его существо переполняла необыкновенная бодрость, желание действовать. Он захлебнулся от безудержной радости, даже негромко засмеялся. Вот он приблизился вплотную к кораблю, с замиранием сердца коснулся рукой осклизлого металлического корпуса, проворно схватился за леер, поднялся к рубке…

Сверху запросили о самочувствии. «Хорошо. Очень хорошо», — отозвался он. И в самом деле, сейчас он был в полной форме. Нужно торопиться. Получив приказание, он поднялся до носовой выгородки эпроновской аппаратуры, уселся в шахту буя. Действительно, переговорный кабель лодки оборван и, скрючившись, сползает вниз. Мичман прислушался. Все то же безмолвие. Черная тень наплыла откуда-то сбоку, шарахнулась в сторону, исчезла. Таинственный полумрак окружил его, плотный, как желтовато-зеленая ткань. Этот полумрак скрывал в себе массу неожиданностей. Ему на минуту показалось странным, что вот он сидит на молчаливом корпусе лодки под огромной толщей воды и лишь металлическая оболочка отделяет его от друзей.

Он ударил ножом по корпусу. Тишина… Неужели никто не отзовется на этот сигнал? Прошло несколько томительных секунд, и он услышал отчетливый стук: сперва один удар — «самочувствие хорошее»; немного спустя два резких удара — «просим дать воздух». Значит, все в порядке. «Я вас понял», — ответил Коротаев.

Снова чувство радостной бодрости охватило его. Ради этих слабых звуков стоило рисковать, стоило не жалеть себя! После него придут сюда другие, докончат начатое. Главное было протянуть первую ниточку от спасательного судна сюда, в глубину.

Коротаев закрепился концом за скобу и стал ждать, когда по этому тросу спустится второй водолаз. Томительно тянулись минуты. Жестокий холод леденил кровь. Пока Коротаев двигался, работал, он не замечал пронизывающего насквозь озноба. А сейчас все тело словно превратилось в сосульку. Руки и ноги стали чужими. Им вновь овладела тяжелая апатия. Что бы он сейчас дал за глоток горячего чая!

Ему представилась уютная комната, залитая теплым электрическим светом. На столе никелированный чайник так и пышет жаром. Жена звенит посудой, ставит на стол вазу с печеньем. Сын Женька уткнулся в книжку. В этом году он пойдет во второй класс. У мальчика озорные смеющиеся глаза, Он не торопится подсаживаться к столу, целиком поглощенный похождениями Буратино.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? — спрашивает Коротаев.

Женя досадливо морщит бровки, отвечает не задумываясь:

— Водолазом.

«Водолаз — это не должность, а призвание», — вспоминаются мичману слова его первого учителя. Еще рано говорить с сыном на такие серьезные темы. Вырастет — сам поймет, что водолазное дело — это прежде всего труд, тяжелый труд…

Что-то огромное темно-зеленое упало сверху, чуть не на голову Коротаеву. Он с облегчением вздохнул. Это был второй водолаз, мичман Игнатов. Сквозь иллюминатор можно было различить его мертвенно-бледное лицо, страдальчески искривленные тонкие губы: видно, он испытывал то же самое, что и Коротаев в момент спуска. Юрий бережно взял у Игнатова стальной конец, закрепил его. Теперь можно было выходить наверх…