Георгий Брянцев - Это было в Праге

Вечером Божена спросила у дяди, знает ли он поручика Кулача.

Ян Блажек ответил:

— Прохвост. А в чем дело?

Божена рассказала.

Разговор происходил за ужином. Блажек нахмурился, отставил от себя подстаканник и забарабанил пальцами по столу.

— Совсем неладно получается, — ворчливо проговорил он. — Я ведь с самого начала был против этой затеи с твоей работой в буфете. Работать среди солдат не женское дело.

— Теперь поздно об этом говорить, дядя. Лучше расскажите мне поподробней о поручике.

По материалам бюро по охране правительства Блажек знал многих офицеров правительственных войск. Знал он и Ярду Кулача. Кулач был родом из Чехии. Сын крупного землевладельца. Получил значительное наследство, но растранжирил его в столицах Европы. Учился в Дрездене. Здесь, в Праге, ему удалось сохранить доходный дом отца. Мот, картежник, авантюрист. Имеет много друзей среди немецких офицеров и чиновников протектората. В военной карьере до мюнхенских дней ему протежировал начальник информационного отдела штаба чехословацкой армии генерал Бартик. Кто такой Бартик? Тоже негодяй. Ближайший сподвижник реакционных лидеров, таких как генерал Махник, бывший министр внутренних дел Черны, жандарм Блага и прочие. Были у Кулача друзья и почище. Он якшался с чиновником итальянского консульства в Драге Маттеучи, который известен чешской политической полиции как матерый фашист и шпион с дипломатическим паспортом. Вот кто такой Ярда Кулач.

— Что же вы мне посоветуете? — спросила Божена.

— Хм… Что посоветую?

Блажек был в явном затруднении. Легко сказать — посоветовать. Что можно придумать? Ведь этот негодяй Кулач не отстанет, он будет добиваться своего. Вот разве припугнуть его?

— Ты скажи Кулачу, что живешь у дяди, а дядя у тебя серьезный мужчина, сердитый и не любит шуток. Да и работает дядя в бюро по охране правительства. Вот так. Может, это немного охладит его любовный пыл, а там посмотрим.

Божена так и сделала. Когда Кулач стал навязываться в провожатые, она высказала ему все, что ей советовал Блажек.

— Вот как! Да это же редчайший случай! Вы золотая девушка! Через вас карьеру можно сделать!

Божена ответила ему в тон:

— Но можно потерять то, что вы уже имеете.

Поручик смешался.

— Даже? — встревоженно спросил он.

— Вполне вероятно.

За ужином Блажек спросил Божену:

— Помог мой совет?

— Кажется, да. При расставании он дал мне понять, что не собирался меня компрометировать, а рассчитывал только на дружбу.

— Вот это другое дело. Дружбу принимай.

— Я ему так и сказала. Он выслушал это почтительно.

— Ну, иди, отдыхай. Завтра надо довести до сведения отца, что люди, которыми он интересовался, освобождены из тюрьмы.

О ком ты говоришь?

— О Гавличеке и Сливе.

Карела Гавличека выпустили из тюремного замка во второй половине дня. Он шел по людным улицам Праги, жадно вдыхая горячий, немного пыльный воздух города, хмурясь от яркого солнца. Ему не верилось, что он на свободе.

— Свободен? И это правда? — спрашивал он себя. И, глядя на зелень скверов, на голубое пражское небо, отвечал: — Правда! Правда!

Какой сейчас месяц? Август! Последний летний месяц. Но тепло, как в начале лета. Арестовали его в конце мая. Июнь, июль, август… Два месяца с лишним он был отрезан от мира. Два месяца он видел только конвоиров, надзирателей, следователей. Один раз — на очной ставке — столкнулся со Зденеком Сливой. Трус. Подлый трус. Но только его трусость и спасла их обоих. На допросах и на очной ставке Зденек, боясь Карела, твердил одно и то же, как по заученному: состав был перегружен, они заранее протестовали, они не хотели катастрофы.

Но был еще один человек, с которым Карел безотлучно жил все это время, — его сокамерник коммунист Прокоп. Этот товарищ больше никогда не увидит солнца. Он никогда не пройдет по улицам родной Праги. Такого счастья ему не знать. Он погребен заживо, и дни его сочтены. Чего только не делали с ним гестаповцы! У него переломаны все ребра, отбиты почки, выбиты зубы. Первые дни Прокоп говорил, как все нормальные люди, чисто и внятно, а теперь его речь трудно попять. Он стал заикаться. Бедный Прокоп… Он потерял все. Тюрьма невозвратимо разрушила здоровье, превратила его в живой труп. Только мозг его еще жив. Мысль — вот все, что у него осталось и чего не могли отнять кровожадные гестаповцы. Но Прокоп не сдается и молчит. Он знает: никто и ничто не может его спасти. Его схватили за неделю до ареста Гавличека. При нем оказались два экземпляра газеты «Руде право», Краткий курс истории ВКП(б), конспект беседы с подпольщиками, пистолет. Он работал пропагандистом и в день ареста шел на очередное нелегальное занятие. Прокоп оказал сопротивление, уложил на месте двух гестаповцев и получил ранение в ногу. Нога поражена ниже колена. Она гниет, и никто Прокопа не лечит. Он терпит. Скрипит зубами, но терпит. Только по ночам, забывшись в тяжелом сне, он стонет и кричит…

Карел спросил Прокопа: «Сколько тебе лет?» Прокоп ответил: «А сколько ты мне дашь?» Карел вгляделся в него, подумал и сказал: «Пятьдесят два — пятьдесят три». Прокоп покачал головой: «В сентябре мне будет тридцать».

Когда Прокопа приносили с допросов, он не дышал. А придя в себя, начинал говорить. Выслушав правдивый рассказ Гавличека, Прокоп сказал: «Это тебе наука. Останешься жив — больше дурить не будешь». Гавличек промолчал и подумал: «И откуда человек берет силы шутить в таком положении?»

Сегодня, покидая камеру, Карел прощался с Прокопом как с покойником. Да и Прокоп это чувствовал. Он сказал: «Прощай, товарищ. Больше не увидимся… Но помни… нет выше счастья, как умереть за народ, за родину». Карел хотел ответить, что пока жив человек, жива и надежда на свободу, но подумал, что это прозвучит как ложь, как жалкое утешение, недостойное Прокопа. И сказал только: «А я еще буду дурить. И много буду дурить. За тебя, за себя, за друзей, за весь народ!»

Да, и ему, Карелу, перепало тоже. Конечно, его участь не может идти ни в какое сравнение с тем, что пережил Прокоп. На первом же допросе Карел выплюнул вместе с кровью три сломанных зуба. Левый бок у него и сейчас побаливает — видно, селезенку повредили. А про лицо и говорить нечего! Железная линейка следователя сделала свое дело. Кожа стала багровой, покрылась рубцами и пятнами. А перед очной ставкой его продержали на ногах одиннадцать часов кряду. Не давали ни есть, ни пить. Карел простоял на месте все одиннадцать часов. Но пытка на этом не кончилась. Следователь ударил его ногой в бок, и Карел упал без сознания. Вот тогда-то и повредили ему селезенку.

Теперь все позади. Гавличек возвращается домой. Жарко немного. Но разве это неприятно? И как он мог раньше думать, что жара неприятная вещь? Наоборот, чудесная вещь! И вот так вплоть до самого дома он будет идти по солнечной стороне. Солнце! Теперь-то он знает, что значит для человека солнце. Как он давно не видел его золотого блеска…