Михаил Ливертовский - Другая любовь

Я виновато прижал к себе свою женушку, будто извиняясь за то, что смог допустить какой-то иной ее поступок, за то, что смог удивиться подобному откровению, которое еще явилось для меня большим подарком к нашему Юбилею. Невольно пришлось задуматься над тем, какой подарок должен быть преподнесен мной, чтобы он не уступал Зориному, и хватит ли у меня времени, чтобы не остаться в долгу?!..

… Но следующая спасительная мысль подсказала, что лучшим подарком женушке являюсь Я Сам, как и Она для меня! И благодарить за такие дары нам следует не столько Случай, Провидение, Судьбу, сколько – Друг Друга… Ох, если б Вы знали сколько!

Это случилось… Не-ет, конечно же, то, что произошло – не «случай», а – событие! Не оттого ли оно так прочно обосновалось в моей памяти, не покидая её вот уже больше шестидесяти лет. И всякий раз, всплывая, причиняет мне острую боль, погружает в глубокую печаль и… радует! Да-да…

Её, японку – звали Сацико. В ту пору бездетной вдове было лет так – если я правильно понимал язык ее жестов и кокетливую улыбку, соскользнувшую с узких губ – то, скорее всего, за тридцать.

А зырянину Коле – заряжающему второго орудия первого огневого взвода – едва исполнилось восемнадцать. Он прибыл в нашу часть с последним военным призывом из республики Коми, только и успев поучаствовать в событиях на Дальнем Востоке.

Когда же Япония капитулировала и вторая мировая – завершилась, у Сацико с Колей (или у Коли с Сацико) все и началось…

Было это в конце 1945 года на севере Китая – в Маньчжурии.

Наша воинская часть еще оставалась там в ожидании эшелонов для отправки на Родину, и мы временно расположились на окраине города Мукдена в бывших японских казармах.

Но скорая встреча с Отчизной стала по разным причинам откладываться и омрачаться уймой неприятностей – в Китае вспыхнула гражданская война, разгулялись банды. А что стоило наше поселение по соседству с семьями японских офицеров (!?) Ведь они были окаменело закрыты. Даже дети не обращали на нас никого внимания, на наши машины, пушки. Японская замкнутость казалась взрывоопасной…

Сегодня может показаться смешным упоминание о «пугающем соседстве». Но ведь и сегодня японское общество не очень открыто. А. тогда мы никакого представления о жизни японцев, об их женщинах, детях – не имели. Ну, кто-то слышал оперу «Чио-чио-сан», кому-то был ведом смысл слова «гейша».

Тогда ведь телевидения не было, заграничных фильмов не показывали, а радио, печать не очень распространялись о быте и характере страны Восходящего солнца. Да, мы знали, что у них есть император Микадо, самураи, смертники-комикадзы, остальной же народ был для нас массой солдат, которая только и делала, что захватывала разные страны, покоряла народы, да постоянно штурмовала наши неприступные границы. Мы, конечно, понимали, что даже таких зловредных вояк должны были производить на свет женщины. А прежде, чем эти вояки станут вояками, им нужно какое-то время побыть детьми. Но представить себе этих детей играющими в «прятки», «салочки», школьниками, наконец, – мы даже не пытались. Представить же японок работающими, студентками, влюбленными девицами, женами, кормящими мамами – просто не могли. А уж офицерскими женами – верными, заботливыми, и нас ненавидящими за то, что мы их мужей победили, пленили, а некоторых даже убили… и потом еще вообразить их способными влюбляться в нашего брата – ни в каком сне не могло присниться!..

Но именно это и произошло. Нет-нет. Это не значит, что они стали бросаться нам на шею или распахивать свои объятия… Они смогли смягчиться и открыться. Этим семьям пришлось многое преодолеть. А помогли им испытывать неприятности, боли и обиды – и немалые – разгулявшиеся тогда бандиты.

… Рядом с казармами, где мы расположились, выстроилась шеренга домов, целый квартал, – для семей японцев-оккупантов. При нас мужчин там уже не было – кто погиб, а кто попал в плен. Обитали в тех домах только женщины и дети. Вот на них то и стали нападать бандиты под лозунгом «мщения за оккупационную жестокость мужей!» Вдов и отпрысков грабили, избивали, насиловали. И делали это, как правило, по ночам.

Власти города почему-то не преследовали погромщиков. А нам мешало это делать союзническое соглашение о «невмешательстве»…

Тогда японки попробовали защититься одной лишь близостью к нам – Победителям! И как-то, на ночь глядя, их семьи разбили лагерь вокруг казарм. Им повезло – мы их не прогнали, и «мстители» не решились подойти к нашему «забору»! А после трудного объяснения с союзниками мы разрешили нашим соседям – и далее так коротать ночи.

Но это возможно было только в хорошую погоду, а в ненастье – нам, по причине душевной доброты, пришлось ютить эти семьи в казарме…

Наши люди, всегда готовые помочь потерпевшим, принимали гостей радушно. Гости же вели себя очень сдержанно. Должно быть, не могли простить себе такого унижения: спасаться под крылом Врага! Как пленённые они входили в казарму, а там, быстро отыскав темные углы, места под лестницей, – больше никак себя не проявляли. Лишь в случае дежурного обхода или неожиданной встречи с «нашим человеком» они, в каком бы состоянии не находились – сидя, лежа – вскакивали, молитвенно складывали ладони на груди, покорно кланялись и уступчиво пятились, если пространство позади них позволяло. Различали ли они нас, по званиям или возрасту, не знаю. А мы их – только по цвету халата или, как у них называется: по кимоно! Все они казались нам, как и в первые дни – на одно лицо.

Но природа ведь никогда ничего не создавала одинакового – штампы не её стихия. И пришлось недолго ждать, чтобы она это лишний раз доказала.

Мне довелось увидеть, как совершавший дежурный обход боец Коля буквально наткнулся на вынырнувшую из-под лестницы японку (Я тогда не знал, что это была Сацико, и знаком ли был с ней Коля до того – тоже не ведал). Она испуганно сжалась, соединила на груди ладони, уткнулась в них носом, закрыла глаза и попробовала пятиться. А Коля остановил её, взял в свои руки пальцы сжавшихся ладоней. Разъединил их, и ему открылись крепко зажмуренные глаза и дергающиеся в смущенной улыбке губы. Он тоже улыбнулся. Дотронулся до её плеча, чтоб успокоить. Отошел на пару шагов, оглянулся. За ним следил один приоткрытый глаз японки. Он еще раз улыбнулся, помахал ладонью, прощаясь. При этом он игриво пошевелил пальцами. Японка попробовала повторить его жест. Но вдруг смутилась и стыдливо закрыла лицо руками. Я тоже улыбнулся, и тогда, и сейчас. Такая встреча с таким прощанием не могли не позабавить. А сейчас подумалось, что именно та встреча произвела на японку такое сильное впечатление, что даже одним глазом она сумела разглядеть в Коле что-то привлекательное, «цепляющее»… Да, а его прикосновение к её плечу?!