Михаил Ливертовский - Другая любовь

Мою голову, наконец, правомерно заняла дума об организации отъезда – времени-то мало оставалось.

… Но все же, не спросясь, в мою головушку прорывались мысли о том, как спасти ИХ ЛЮБОВЬ. ЛЮБОВЬ ЖЕ ВЕДЬ! Это я чувствовал. Я понимал, что у меня нет никаких возможностей, средств, связей, союзников! Но не думать об этом я уже не мог…

Когда мы вернулись в расположение, то сборы там были в самом разгаре – подготавливали матчасть, складывали боеприпасы, аппаратуру – при том «наши гости» принимали в сборах самое активное участие. Да так аккуратно, старательно, что очень веселило личный состав. Меня тоже. А им было грустно. Может быть, даже тяжко, ведь они лишались понравившегося им общества, к которому стали привыкать, и охраны! Чего больше не скажу. Я только замечал, как они украдкой утирают слезы. И в это же время, не могло не подуматься: нагрянь сейчас армейское начальство, то нам за это содружество здорово влетело бы… «Косточки» мы вряд ли собрали».

И тут, как нарочно, появился уполномоченный СМЕРША. Первое, что пришло в голову: – накаркал! Или кто-то успел доложить о Коле?..

Но, оказалось, что он просто пришел проведать – давно не был. И ему понравилась картина сборов. Более того, показывая пальцем, то на одну сценку, то на другую, он приходил все в больший восторг!

– Смотри, как осторожно они устанавливают ящик с гранатами! А как штопают чехлы для пушки! А бойцы, какие чистенькие и без матюгов… ну, ты и выдумщик, такое организовать!

– Это все замполит… – спокойно отказался я от незаслуженной славы. И тут же мне показалось, что сейчас самый подходящий момент обсудить со СМЕРШевцем ситуацию «японо-зырянской любви»…

Он на секунду задумался и спросил, а она не похожа – на якутку или бурятку, как с языком?.. И заключил: можно было бы устроить в санбат или в столовую. Ты говоришь – он потомок Ломоносова, а она тоже там какая-то… такое могло бы получиться!? Если это настоящая любовь? Или ей с голодухи захотелось мальчика? Ты уверен?

После этого задумался я… … и в этот момент послышались выстрелы!..

Нам потом рассказывали. И случайные свидетели, и сама Сацико…

После того, как я на прощание игриво пошевелил пальцами руки, она успокоилась, но, увидев валяющееся на полу недавно стираное белье, принялась быстро приводить его в порядок, и потом понесла в часть… А на улице проезжал извозчик. Он вез веселую компанию китайцев, которые выскочили из коляски, вырвали у Сацико белье, на разбросанную кучу повалили ее. Она закричала. Из окна выпрыгнул Коля. Началась возня, драка. И Колю – убили.

Он лежал на куче белья в разорванном кимоно. СМЕРШевец своим вопросом «кто его так нарядил?» сразу сумел погасить всякие разговоры и догадки по поводу странного Колиного облачения и приказал переодеть бойца.

Колю похоронили на следующий день в братской могиле на главной площади города. Там покоилось немало товарищей – жертв мирного времени. Погибшему отдали честь салютом. И когда мы остались вдвоем у могилы, я обнял Сацико за плечи и сразу ощутил трогательный отклик благодарности. Я не знал чем и как утешить эту чудную женщину, наказанную только за то, что она полюбила!

Неожиданно я (неверующий) решил обнадежить её тем, что Она-Сацико и Он-Коля обязательно встретятся на небесах и никогда уже не расстанутся. Как я передал ей это представление – не помню. Но она поняла. Её улыбка широко растянула ее тонкие губы. Даже глаза заулыбались. Она посмотрела на небо. Голубое-голубое. Но не, потому что подумала о такой возможности, а из благодарности мне – за старание её утешить. При том она покачала головой, что означало: – нет. Потом с большим трудом объяснила, что японцы живут только на земле. Загробная жизнь для других.

Потом мы шли. Долго, молча. Вдруг она схватила меня за локоть. И, безжалостно кромсая русские слова, старательно высюсюкивая японские, три раза спросила одно и тоже. Я, наконец, понял:

– Это правда? Ты сам веришь, что я с ним там встречусь!?

Я кивнул, твердо добавив: – «ДА»

Я надеялся, что Сацико успокоится. Но она быстро сложила ладони, уткнулась в пальцы носиком, несколько секунд, не больше, что-то пошептала (мы остановились на мосту через реку), потом решительно рванулась к ограде и перескочила её…

На мосту откуда-то набралось много народа. Одни рассматривали корявую лунку на тонком льду, оставшуюся после падения Сацико. А другие держали меня, собравшегося было броситься на помощь самоубийце, и объясняли мне, что ей уже не помочь – высота, лед, быстрое течение… и потом разве поймешь японок, может быть, ей так лучше. Объясняли на разных языках. Объяснение дошло до меня позже. А тогда у меня просто не осталось сил сопротивляться сдерживающим меня людям и вникать в их советы…

С тех пор минуло столько лет!.. И каждый раз, когда вспоминается это событие (в разных условиях, по неожиданным поводам), то всплывают все те же вопросы: – «Зачем я сказал ей «Да», что верю!? Может быть, она дожила бы до сегодняшнего дня, японцы долго живут! Встретила бы новую Любовь или хранила бы, и берегла память о Той, что даровал ей Великий Случай!» А что же все-таки вело юнца и зрелую женщину с разных сторон земного шара навстречу друг другу? Что позволило им разглядеть в водовороте еще не устоявшихся событий, на поле, еще не остывшем от горячих схваток, где смертельно ненавидящие друг друга люди утверждали свою правоту – что все-таки помогло этим так нужным друг другу человекам разглядеть друг в друге милого, нежного, ласкового человека, способного по-настоящему любить?!» Радостная любовь тогда выросла, расцвела… но жестокая среда смяла этот цветок, растоптала…

А может быть, они встретились? Там! Возможно, так бывает? И счастливы по-настоящему. И вместе машут руками, как когда-то, игриво пошевеливая пальцами, шлют мне издалёка благодарственный привет…

ЛИВЕРТОВСКИЙ Михаил– прозаик, член Союза писателей России. Родился 25 августа 1923 г. в степи под Одессой. Перед Великой Отечественной Войной закончил школу и успел поучиться в художественном и военном училищах. Прошел войну почти с начала – от Подмосковья до чешской Праги, а в Войне с Японией – через пустыню Гоби, горы Хингана – до Порт-Артура. Пять раз был ранен. Награжден орденами и медалями. После войны работал токарем на заводе Пресни, художником в Торговой Палате. На ЦТВ – редактором, режиссером, сценаристом. Постоянно писал для газет, журналов, кино.