Богдан Сушинский - На острие меча

Ринулась, призывно крича, негодуя на себя и маман-развратницу, поднимая на ноги всех, кто способен был услышать ее в эту рань, в полузабытом Богом имении; в этой ее ненависти к самой себе, к Эжен, к столь некстати проснувшейся греховной плоти…

Недалеко от рощи берег снижался в сторону реки, однако графиня не решилась спускаться к ней, опасаясь, как бы конь не оступился в илистом прибрежье, на котором татарин неминуемо настигнет ее. С того момента, когда она заметила, что кайсак погнался за ней, у Дианы уже не хватало мужества оглядываться. Она вела себя, как ребенок, страшащийся открыть глаза, чтобы увидеть, что на него надвигается.

Она стегала коня, полагаясь только на него и свою судьбу, и боялась, что, если оглянется силы окончательно покинут ее и она окажется в лапах зловонного грабителя-азиата, которого боялась сейчас во стократ сильнее, чем когда-то парижского палача.

Но, видно, судьба в самом деле хранила ее. А может, и не судьба вовсе, а пугливая женская мудрость. Бросившись ей наперерез, татарин загнал коня в низину, и тот действительно начал оступаться, скользя по еще не затвердевшему после весеннего паводка илистому берегу.

Обнаружив себя посреди болотистой равнины, Бохадур-бей растерялся, не зная, что делать: то ли возвращаться назад, приближаясь к преследователям, то ли пробиваться дальше, вон до той зеленоватой возвышенности, которую вот-вот начнет обходить конь золотоволосой гяурки. Но как же мучительно долог будет этот путь, когда дорога каждая секунда!

Он избрал иной выход: развернув коня, начал выводить его на прибрежную возвышенность, идя как бы наперерез преследователям. Это удалось ему довольно быстро. В то время как преследователи замялись у низины и теперь вынуждены были гнать коней в обход. Но главное: беглянка ушла не так уж далеко. Бохадур-бей уже понял, что ему вряд ли удастся увести ее. Зато, убив женщину, он отомстит гяурам за смерть своих воинов и заставит погоню на несколько минут задержаться возле нее.

«Неужели Аллах и в этот раз спасет меня? – не поверил доброму знаку судьбы Бохадур-бей. – На его месте я бы давно обошелся с таким негодяем, как с жертвенным бараном». Как человек, давно приговоривший себя к мучительной смерти разбойника, вожак кайсаков никогда не был слишком высокого мнения о ценности ни своей души, ни головы.

Так и не оглянувшись, графиня тем не менее услышала, сначала – яростный возглас кайсака, а затем и гулкий топот его коня, преодолевающего каменистую равнину, которую только что с трудом преодолел и ее конь. И вот тогда она вспомнила о пистолете. Он был заряжен – это она поняла сразу, как только взглянула на него. И еще сумела вспомнить, что, прежде чем стрелять, следует взвести курок, – уж чему-чему, а умению обращаться с оружием ее учили досконально – и во Франции, и в Варшаве. Намного лучше, чем умению обращаться с мужчинами, которое ей пришлось постигать самостоятельно. Хотя, видит Бог, этим искусством она овладела куда основательнее – да простится ей на том свете так же, как и на этом.

Она взвела курок, выстрелила и с ужасом поняла, что промахнулась. Пистолет рванул руку так, словно пуля ушла не в сторону врага, а вонзилась в ладонь. Осознав весь ужас положения, она неловко швырнула в преследователя сам пистолет, услышав в ответ яростный торжествующий рык изголодавшегося каннибала.

Сближаясь с графиней, Бохадур-бей попытался захватить ее правой рукой, чтобы бросить поперек седла. Однако Диана сумела вовремя отклонить туловище вправо, и татарин проскочил мимо нее.

Атаман понимал, что преследователи уже близко. Но, оглянувшись, увидел, что их по-прежнему только двое. Всего двое. Третий неуклюже трясся в седле где-то далеко позади. И снова ярость охмелевшего от погони самца помешала ему здраво рассудить, что в этой ситуации ему лучше уйти. Сама беглянка задержит его преследователей, подарив ему еще несколько минут. Именно тогда, когда Бохадур-бей понял это, мозг его пронзила страшная мысль: «А ведь златокудрая гяурка достанется кому-то из этих двоих. Она достанется им в благодарность за спасение!»

– О, яд шайтана! – развернул он скакуна. – Пусть вместо ласки поганым кяфирам достанется только твое обезображенное тело!

Тем временем беглянка направила коня к рощице. Она направила его туда, хотя должна была броситься назад, к своим спасителям. Догнав ее, Бохадур-бей взмахнул саблей, но в ту минуту, когда он занес ее, графиня осадила коня и, спрыгнув с него, присела за крупом – обычный прием, которому Кара-Батыр обучал ее сотни раз. Да, сотни. Словно предчувствовал, что этот нехитрый прием татарских конников когда-нибудь спасет ей жизнь.

Пропоров седло коня, сабля вновь взвилась над головой татарина, вместе с проклятиями, которые он посылал женщине и небу. Но и второй удар пришелся мимо: вскрикнув от ужаса, графиня все же сумела проскочить под холкой коня, на какое-то время оказалась лицом к лицу с татарином и снова поднырнула под вспененную морду.

Боясь не успеть к этому странному поединку, Гяур сделал то единственное, что еще в состоянии был сделать, – изо всей силы швырнул свое тяжелое копье-меч. Татарина это неметательное оружие не достигло, зато рассекло круп его коня у крестцовой кости.

Прежде чем спрыгнуть с оседающего коня, Бохадур-бей выхватил из-за пояса нож.

– Гяур! – зло оскалился он. – Презренный гяур! – швырнул он вместе со сверкнувшим на солнце лезвием и тотчас же схватился за саблю.

Нож застрял между чешуйками кольчуги, в мощной коже у нагрудного щита. Однако в пылу погони Гяур просто-напросто не заметил этого. Он не ощутил боли и решил, что удар принял на себя щит. А взгляд был устремлен туда, где, присев под холкой коня, ждала своей гибели графиня де Ляфер. Не имея времени снова гоняться за ней, спешенный Бохадур-бей лишь рубанул со злости по крупу ее коня и бросился к реке.

– Отдай его мне, князь! – крикнул подоспевший Корзач, метнувшись наперерез татарину. – Не княжеское это дело – вылавливать в реке кайсаков!

– Бери, – негромко проговорил полковник, тоже спешиваясь, и, бросив поводья, устало, еле шевеля несгибающимися ногами, направился к опустившейся на траву девушке.

– Вы спасены, госпожа, – произнес он слишком тихо для того, чтобы девушка вынуждена была реагировать на его слова. – На сей раз вы, гнев Перуна, каким-то чудом спасены.

Крик Амелии, в самом деле, оказался услышан. Первой поднялась леди Стеймен. Она-то и встретила взбунтовавшуюся, перепуганную пансионессу в коридоре первого этажа, на котором размещались только ее комната да холостяцкое лежбище Кристиана. Перехватила, попыталась завести в свой будуар. Однако Амелия вырвалась, выскочила во двор и помчалась к зданию пансионата, первый этаж которого тоже занимали три воспитательницы-француженки и кучер-охранник Гафиз.