Богдан Сушинский - На острие меча

– У вас будет возможность убедиться, что это не так, графиня, – заверил ее Гяур.

– Саблю я от тебя принял, князь, как награду, – снова заговорил Хозар. – Она пригодится мне в бою. А вот эту брошь с чалмы Бохадур-бея и этот мешочек с золотом и византийскими, как объяснил Бохадур-бей, изумрудами мне, простому воину, не понадобятся. Прими их вместе с моей благодарностью, великий князь Одар-Гяур.

Гяур взвесил в руке мешочек, с интересом осмотрел огромную, усеянную драгоценными камнями брошь: «И где только этот грабитель раздобыл такое диво?!»

– Это твои драгоценности, Хозар, – отдал он воину брошь и мешочек и отступил на два шага назад. – Ты добыл их в бою. Если тебе неудобно брать их самому – прими из моих рук. Как плату за верную службу.

– Ты не понял меня, князь, – спокойно, с достоинством ответил Хозар. – Из твоих рук я могу принять только оружие. И положенную мне как воину плату. А все, что я добуду в боях, принадлежит тебе. Мне, воину, оно ни к чему. С той минуты, когда я стану обладателем бриллиантов и изумрудов, я перестану быть воином. Страшно будет расставаться с жизнью: кому оставлю свое богатство?

– А ведь он мудр, – лукаво улыбнулась графиня.

– Мужественно расставаться с жизнью нас приучали с детства, Хозар, – демонстративно не обратил внимания на ее реплику Гяур. – Смерть не должна страшить улича. Это возвращение к Перуну и Хорсу, которые послали нас на эту землю, чтобы сохранить опекаемые богами племя и его землю, – ответил он так, как заведено было наставлять своих воинов перед битвой еще их далекими предками.

– О-дар!

Графиня поняла, что она и Кара-Батыр стали свидетелями некоего старинного славянского, еще племенного, ритуала, поэтому, уже не вмешиваясь, молча ожидала, чем он завершится.

– Есть право воина, князь. По этому праву и говорю: все это твое, – едва заметно кланяясь, но даже в поклоне сохраняя гордую осанку, снова подступал к Одару-Гяуру Хозар.

– Я сказал, Хозар, – вскочил в седло князь, – бери и владей.

Хозар оказался почти рядом с графиней. Видя, что диалог зашел в тупик, Диана де Ляфер решила, что самое время вмешаться в этот странный ритуал раздела военной добычи.

– Передайте все это мне, Хозар. Князю действительно неудобно принимать из рук своего воина то, что тот добыл в бою. Хотя князю без княжества драгоценности, несомненно, нужнее – в этом вы абсолютно правы, – одарила она Гяура своей белозубой улыбкой.

Хозар растерянно взглянул на князя. Тот сидел с непроницаемым лицом, словно все, что здесь происходит, его уже не касается.

– Не беспокойтесь, я верну драгоценности вашему князю именно тогда, когда они ему более всего понадобятся. Ему и тому делу, ради которого вы пришли на землю своих предков, – по-своему истолковала растерянность воина графиня, пересыпая польскую речь заученными украинскими словами. – Или же я сама найду им достойное применение. Такое, которое когда-нибудь способно будет помочь в трудные дни и князю, и вам, Хозар.

Не дожидаясь ответа русича, она взяла из его рук брошь и мешочек и положила их в притороченную к седлу суму Кара-Батыра. Гяур и Хозар вопросительно переглянулись. Развязка оказалась неожиданной для обоих, однако оба они понимали, что изменить что-либо уже нельзя.

– Я правильно решила ваш спор, мои храбрые воины? – спросила графиня славян и, еще раз одарив всех улыбкой, направила коня к уже остывающему после боя лагерю. Как раз в это время со стороны руин в их сторону двинулась целая группа воинов, очевидно, пытавшихся выяснить, что здесь, у этой рощицы, происходит.

– Мудрое решение, – согласился Гяур, трогаясь вслед за Дианой и предоставляя ее слуге-татарину право взять себе любого прибившегося к ним коня.

– О-дар, – без особого энтузиазма поддержал его Хозар, вскочив в седло. – О-дар! – прокричал он, как кричал всегда, когда хотел высказать беспрекословное повиновение князю.

А преданностью он не переставал поражать не только Улича и всех остальных воинов дружины, но и самого Гяура. Привыкнуть к такой преданности и такому повиновению, кажется, было невозможно.

– Прошу прощения, мадам. Очевидно, леди ошиблась или чего-то не поняла, – смущенно и раздосадованно проговорил Кристиан, наткнувшись в покоях маман Эжен на ее холодное безразличие. Ему и самому не нравилось, что Стеймен подняла его, не дав досмотреть свои холодные, неохватные, как гранитные валуны на берегу залива Солуэй-Ферт, шотландские сны.

Он все отступал и отступал к двери, пока строгий, не допускающий возражения голос маркизы не остановил его у самого порога.

– Я еще не отпустила вас, Кристиан.

– Уйти я смогу только с вашего согласия, маркиза.

– Подойдите поближе, не заставляйте меня повышать голос.

Кристиан робко приблизился. Настолько, что Эжен смогла ощутить терпкий, отталкивающий запах мужского тела: букет из пота, несвежих волос под мышками и… табака. Каким же отвратительным показался маркизе в эти минуты дух – нет, не этого неухоженного шотландца, которого в принципе нетрудно будет отмыть, – а мужчины как такового!

В то же время маркиза прекрасно понимала, с какой стати леди Стеймен направила сюда шотландца. Эта англичанка ирландского «разлива» поняла, что, после того как Эжен отказалась от встречи с другой, более покладистой, нежели норовистая Амелия, пансионесойс, единственный способ усмирить ее плоть и придать уверенности в себе заключался в том, чтобы провести утро с Кристианом или с Гафизом. Вот только обращаться в такую рань к угрюмому, свирепому турку леди не решилась, опасаясь при этом гнева не только турка, но и самой маман Эжен.

Шотландец же отказать ей в столь сладостной услуге не посмел. Да и с какой стати? Но такому же образу мыслей подвергала себя в эти минуты и маркиза: если уж леди Стеймен умудрилась затолкать в ее обитель этого буйволоподбного островитянина, то какого дьявола?! Почему бы не воспользоваться животной похотью этого плебея, чтобы унять свою собственную… столь же низменную, а значит, плебейскую?

Все еще стараясь не обращать внимания на опротивевший ее нутру мужской дух, маркиза приподнялась на локте и внимательно осмотрела воина. Принимая его к себе на службу, маман, в присутствии герцогини д\'Анжу, предупредила: если он осмелится вступить в половую связь с какой-либо пансионессой, на следующее утро тело его найдут в реке, под скалами «Лесной обители».

По тому, как спокойно и вежливо маркиза обрисовала ему эту перспективу, шотландец, давно привыкший к суровым нравам дворцов и родовых поместий, безошибочно определил: слова маркизы – не угроза, а дружеское предупреждение человека, который, случись эта дикая связь, просто не сможет поступить иначе. И помочь ему тоже ничем не сможет.