Богдан Сушинский - Французский поход

– Об этом он как раз не расспрашивал, – резко парировал полковник, не позволяя тайному советнику загонять себя в ловушку. – И рассуждениями своими по поводу будущего вождя восставших не делился.

– Вы, правы, полковник, у французов очень сильно чувство родства. У нас, поляков, редко так получается, – не придал значения его реплике советник. – Мы напрочь потеряли чувство единокровия. А, господин полковник? – вдруг жестко впился он взглядом в лицо Хмельницкого. – Ведь потеряли же мы это чувство – единокровия? Дошло до того, что польские шляхтичи, воспитанники иезуитских коллегий, становятся казаками, отрекаются от католичества, отправляются на Сечь. Бунтуют украинцев. Восстают против церкви. Все это не о вас, полковник, не о вас, – упредил его возмущение Вуйцеховский. – Вы – рыцарь степей, воин, герой Хотинской битвы, и даже спаситель сына гетмана.

– Благодарю, тайный советник. Я-то уж было решил, что обо мне, – насмешливо сказал Хмельницкий. – А я бы этого не стерпел.

– Понятное дело, не стерпели бы. Понятное дело, – охотно согласился Вуйцеховский. – Меня очень просто вызвать на дуэль. Я постоянно всем надоедаю. И совершенно не умею ни стрелять, ни фехтовать. Вот почему меня пять раз, верите: пять раз вызывали на дуэль.

Вуйцеховский вдруг умолк, выглянул в оконце и приоткрыл дверцу. Кучер, словно бы по его приказу, притормозил. И сразу же из подъезда одного из домов к карете метнулся какой-то человек в изодранных одеждах.

– Он здесь! – кричал этот человек, с лицом, изъеденным какой-то струпной хворью. – Он пришел! Сам! – вприпрыжку бежал за каретой осведомитель советника. – Все, как вы говорили!

Не дослушав его, Вуйцеховский закрыл дверцу, вмиг забыл о все еще бежавшем и что-то выкрикивавшем информаторе, и, откинувшись на спинку сиденья, прикрыл глаза.

С возвышенности, на которой оказалась карета, видны были черепичные крыши одноэтажного варшавского предместья, между которыми то здесь, то там возникали шпили костелов. Устремляясь к поднебесью, они как бы возвышали обитателей этих домишек в собственных глазах, поселяя надежду, что костелы приближают их души к Богу, как и души тех варшавян, которые обитают во дворцах шляхетной части столицы.

Небольшие сады и парки, островками уцелевшие среди красного моря черепицы, делали этот пригород похожим на Чигирин. Да, пожалуй, на любой другой украинский городок. Однако сознание того, что он все еще мечется между кварталами польской столицы, порождали у Хмельницкого чувство ностальгии.

– Вы сказали, что вас пять раз вызывали на дуэль, – напомнил он Вуйцеховскому. Осталась позади последняя улочка предместья, а тайный советник продолжал таинственно молчать, то ли осмысливая услышанное от человека с лицом-язвой, то ли непочтительно забыв и о сидящем рядом полковнике, и об осведомителе.

– Верно, пять. Вам это известно? Ах, да, я же сам говорил об этом. Ждете рассказа о моих рыцарских поединках? Увы, все пятеро противников погибли еще до того, как прибыли на место дуэли, – мрачно молвил Вуйцеховский. – Мне так и не посчастливилось сразиться хотя бы с одним из этих заядлых дуэлянтов. Не судьба, знаете ли.

И вновь надолго умолк.

В оставшееся время, которое им понадобилось, чтобы достичь той, самим Вуйцеховским определенной, пятой версты, они перебросились лишь несколькими ничего не значащими фразами. Постепенно Хмельницкий вообще стал терять всякий интерес к владельцу кареты, а последовав его примеру, откинулся на спинку и спокойно задремал.

– Ну, вот и пятая верста, – вывел его из дремотного состояния бодрый голос Вуйцеховского. – Здесь мы и расстанемся. А то вы уж опасались, что беседа наша будет нудной и утомительной. Напрасно, – источал свое чистосердечие Вуйцеховский, твердо знавший, что из кареты Хмельницкий сможет выйти лишь тогда, когда он его выпустит. Всем кажется, что стоит попасть в карету Вуйцеховского, как сразу же посыплются вопросы, начнется допрос. А я никогда не вел допросов. Никогда! Даже будучи королевским следователем по особым поручениям.

– За что вас и уволили со службы.

– Французы – странные люди. Они считают, что раз королевой Польши смогла стать Мария-Людовика Гонзага княгиня де Невер, то и королем Польши сможет стать любой из династии Бурбонов. Или из семейства Конде, родственного Бурбонам. В конце концов, рассуждают они, отец нынешнего короля Польши, Жигмонт III Ваза, тоже не чистых кровей поляк. Скорее вообще не поляк, поскольку является сыном шведского короля Ивана Вазы и литовки Катерины Ягайлонки. Так почему следующим королем не может стать, например, дядя нынешнего короля, Людовика XIV? Или еще кто-нибудь?

– Вы считаете, что все это интересует меня? Что я вступлю в схватку с Бурбонами за королевский престол? Стану разоблачать и изобличать великого де Конде?

– Вас это, возможно, и не интересует, хотя казацкому полковнику, генеральному писарю реестровцев, не должно быть безразлично, кто окажется на польском троне. Зато сами вы, по-моему, сумели заинтересовать Бурбонов. И полководца, принца де Конде – тоже.

– Знать бы мне раньше о такой чести. Давно был бы во Франции. Может, скажете, в чем заключается их интерес?

– Если бы вы не задали этот вопрос, вы бы меня просто огорчили. Я не знаю, в чем. Но догадываюсь. Кому-то там, в Париже, пришло в голову, что полковник Хмельницкий как раз и является человеком, способным поднять казачество и помочь одному из Бурбонов или Конде, взойти на польский престол. При очень активном содействии со стороны ныне здравствующей королевы-француженки. Нет, я понимаю, что никто в Париже с подобными предложениями к вам не обратится. Речь будет идти только о наемниках. Но ведь и наемники эти тоже вдруг могут оказаться в свите принца крови, который решит, что ему пора выступать на Варшаву. Странные люди эти французы, странные, – рассмеялся Вуйцеховский, – они решили, что полковник Хмельницкий… Что он может предать своего короля, подданным которого так давно является и по доброте которого дослужился до столь высокого чина и такой чтимой должности, – теперь уже откровенно хохотал советник, не выходя, а почти вываливаясь из кареты и давая возможность выбраться из нее Хмельницкому.

Уже стоя у кареты, Вуйцеховский продолжал смеяться над странными французами и их французскими странностями. И смех его был совершенно искренним. Таким искренним, каким бывает только смех палача, удачно пошутившего с обреченным, прежде чем набросить на него петлю.

– К тебе нотариус, князь, – возник на пороге Хозар в ту минуту, когда Гяур уже снял сапоги и хотел прилечь на диване. Сегодня он отказался от кареты, сбежал от своих телохранителей, мундир скрыл под дорожным плащом и почти половину дня бродил по улицам Варшавы, познавая этот город, свыкаясь с ним, сравнивая с теми европейскими столицами, в которых удалось побывать.