Ванда Василевская - Реки горят

Немцы знают, кто стоит против них. Недаром они вчера бросили листовки, совершенно дурацкие, нелепые листовки, воображая, что могут кого-то переманить или напугать. Но откуда они так быстро узнали, что против них стоят поляки? Как это дошло до них в тот же день, когда дивизия прибыла на этот участок фронта?

Марцысь беспокойно оглянулся. Возможно ли, чтобы здесь, среди людей, которые плакали, как дети, получая оружие, и целовали орлов на своих шапках, — возможно ли, чтобы среди них был кто-то, кто дает вести врагам, кто высокими словами прикрывает подлую измену? Быть может, он сейчас крадется туда…

Но в окопах тихо. Люди молчат, дремлют или, так же как он, закутавшись в шинели, стоят, прильнув к холодной глине окопа, всматриваясь в предательскую тьму того берега.

Впрочем, пусть враг знает, кто перед ним. О, пусть знает! Завтра он узнает еще лучше. Он снова увидит орлов на шапках и бело-красное знамя и услышит польские слова… Но на этот раз все будет иначе, чем тогда, в тридцать девятом!

Марцысь ласково гладит ствол винтовки, вспоминая старую песню: «Мои возлюбленные — винтовка и сабли отточенной лезвие».

Ну, сабля — это уж романтическая старина. Но винтовка — другое дело… Эх, и покажет он им! За ту польскую дорогу, по которой он уходил с сердцем, пылающим от ненависти и стыда, за ту дорогу, наводненную бегущими женщинами и детьми, забитую безнадежно бредущими солдатами разбитых частей, солдатами без сапог, без оружия, без офицеров… Тогда он бежал от гитлеровцев. Теперь он, Марцысь Роек из Груйца, заставит их бежать…

Сравняться с теми, которые стоят с правого и левого флангов, с солдатами, сражавшимися под Москвой, с героями Сталинграда, с солдатами Красной Армии! Доказать, что поляки умеют не только дезертировать в Иран, что есть еще польская отвага! Пусть и друзья и враги увидят, как поляки ходят в атаку! Так неужели вот эта речка, эта извилистая, болотистая речушка будет им преградой? На крыльях перелетят они ее, возьмут ее одним прыжком!

За речкой вражеские окопы. Боевое задание — форсировать речку, захватить окопы, прорвать линию обороны, овладеть деревней.

Только бы скорей, только бы не дожидаться больше… Там, за речкой Мереей, — Варшава. Ничего, что до нее еще сотни километров. Самое главное — взять этот рубеж, отделяющий вчерашний день от завтрашнего, от того дня, когда начнется новая, настоящая, стремительная жизнь. За этим рубежом — прямая дорога до самого дома. Теперь уж ничто не остановит поляков, ничто не заставит их свернуть с пути.

Может быть, сам он погибнет… Но нет, не может быть! Если погибнешь, все для тебя кончится. А ведь этот бой — лишь начало…

— Светает вроде, — слышится рядом чей-то сонный голос.

И правда, ночь, видно, кончилась, хотя стало еще темнее. Подул холодный, влажный ветерок. Луна исчезла, и из ночных теней медленно стала вырисовываться долина. Мрачная, серая. Чернел реденький березнячок и более густые, приземистые заросли ольхи. Уже виднелись крыши домов на той стороне. Густой белый туман, растрепанный, как грязная вата, стлался внизу, где извивалась речка Мерея. Казалось, будто клубы туч, что ночью бродили по небу, теперь осели, прилегли на глинистые склоны, на серое топкое дно долинки.

Где-то далеко в стороне раздался стонущий гул.

— Артиллерия, — снова шепнул кто-то.

Но почему здесь так тихо, почему здесь ничего не происходит? Пальцы закоченели на холодном стволе винтовки. Закоченели ноги в сапогах. Серое, мокрое осеннее утро пронизывает холодом. Долго ли еще стоять?

И вдруг, будто над самым ухом, неожиданно четко и ясно раздалась русская команда:

— За свободную, независимую Польшу — огонь!

И тотчас, словно эхо, — по-польски:

— Za wolną, niepodlegĩą Polskę — ognia!

С головы до ног обдает горячая волна крови. Бьют орудия, советские и польские. Бьют по склонам холмов, по противоположному берегу речки Мереи. Усиливается грохот. Кто это командует по-русски: «За свободную, независимую Польшу!»? Снова с головы до ног обдает горячая волна. Это — правда, это, наконец, — братство оружия, совместный бой!

Но почему их заставляют еще торчать в окопе, бездеятельно стоять на месте, когда уже началось?

Дрожит, стонет, гудит земля. Гремит ураганный огонь по фашистским позициям. Вдруг над головами вой и свист, грохот и шум, и сотни светящихся мин пролетают над окопами.

— Катюши, катюши! — радостно кричит кто-то, но голос едва слышен, хотя Марцысь видит широко раскрытый рот и блеск удивительно белых зубов.

Бьют, бьют орудия. Теперь уже не видно ни холмов, ни деревенских крыш, ни стройных тополей. Одна сплошная стена дыма и пыли с вкрапленными в нее языками огня. Внезапно с шипением, с треском взлетает в воздух ракета.

И вдруг:

— Вперед! В атаку!

Марцысь уже не понимает, подал ли поручик команду, или это ему померещилось в черном грохочущем смерче? Но все вылезают, выскакивают из окопов. Сапоги скользят по обмякшей, мокрой от утреннего тумана глине.

Вперед, вперед, к этой высокой черной стене, сверкающей языками пламени!

Ноги путаются в высоко срезанной стерне, задевают комья глины.

— Вперед, вперед!

Дальше, вниз, к речке Мерее… Стерня кончилась. Ноги вязнут в раскопанном грязном поле, где раньше росла картошка. Глина налипает на сапоги. Откуда-то стреляют, по-видимому по ним, — рядом с Марцысем кто-то упал. Вот и другой. Но он знает лишь одно: вперед, вперед! К речке Мерее, к этой черной стене дыма — скорей, скорей!

Под ногами хлюпнуло — это уже заболоченный берег. С кваканьем рвется мина. Снаряды роют в топкой почве глубокие воронки; кажется, что взрывается внутренность земли, выбрасывая высокие черные фонтаны.

Что это? Вода?

Как обманчива Мерея: издали казалась узеньким ручейком, но теперь видно — ее не перескочишь. Так в воду! Только бы поскорей!

Вода по колена, вода по пояс — холодная или теплая, Марцысь не чувствует. Только бы не замочить винтовку, не растерять патроны. Вперед! Вперед!

Вот и противоположный берег, вот перед глазами высокая черная стена, стена дыма с кровавыми языками пламени. Так это и есть огневой вал?.. Скорей, скорей за этой ревущей стихией, за брызгами земли, за стеной черного дыма, вперед! Прижиматься к артиллерийскому огню, — так говорили на учениях.

Боже, боже, на учениях все было совсем иначе… Люди падают…

Что это с ним? Почему он спрыгнул куда-то вниз, в разверзшуюся под ногами яму? Нет, это не яма, это вражеские окопы. Куда теперь, что теперь?

— Поручик убит! — кричит кто-то. Смятение. Но из дыма вдруг появляется советский офицер.

— Товарищи поляки! За свободную, независимую Польшу! Вперед!

Скорей, за ним!

Артиллерия перенесла огонь дальше. Перебежать еще двести метров. Нет, не кланяться, не падать, не прижиматься к земле… Прямо, прямо, бегом! Ноги путаются в низких спиралях проволоки. Но вот и зеленоватые мундиры — это бегут фашисты. Они убегают!.. Так скорей же, вперед, за советским офицером, который бежит с пистолетом в руке…