Юрий Стрехнин - Наступление продолжается

— Поскорее, сестрица! — сказал солдат, хотя Ольга сразу же подошла к раненому. — Ты над ним постарайся — это герой. И в санчасть побыстрее доставьте.

Убрав наброшенную на раненого шинель, Ольга увидела на его груди пропитавшуюся кровью повязку.

Раненый — это был Опанасенко — тяжело и прерывисто дышал, закрыв глаза. Ольга торопливо стала накладывать поверх набухшей повязки свежий бинт. Когда она дотронулась до плеча Опанасенко, тот очнулся.

— Григорий Михайлович! — хрипло позвал он.

— Я! — откликнулся Снегирев. Полчаса назад он и Алексеевский нашли Опанасенко в хате, когда они, как и другие бойцы, выискивали оставшихся в селе немцев.

— Автомат мий подобрали?

— Подобрали, — успокоил Снегирев.

— А где ж вин?

— У Алексеевского. Он во дворе пленных караулит.

Опанасенко тревожно приподнял голову.

— Григорий Михайлович! — взмолился он. — Будь ласков, сбереги мий автомат. Схорони где-нибудь на повозке, пид мешками. А то старшина отдаст кому попало. Вернусь — опять возьму…

— Будь уверен, сбережем! — успокоил Григорий Михайлович, хотя знал, что автомат Опанасенко уже сдан старшине и неизвестно, в чьи руки попадет теперь.

Опанасенко опустил голову и спокойно закрыл глаза.

Снегирев, оглядываясь, вышел во двор. Там под охраной Алексеевского находились несколько пленных. Один из них, пожилой тотальник, сидел на снегу, болезненно морщась. Он обернулся к Снегиреву, неловко поднялся и что-то оживленно заговорил, показывая на ногу.

— Ранен, что ли? — догадался Снегирев.

Тотальник заулыбался и, тыча себя в грудь, начал быстро-быстро объяснять:

— Шлоссер! Шлоссер! Работа, работа! — повторял он, показывая на свои руки. — Нике нацист!

— Не фашист, говоришь? — Снегирев догадался, о чем толкует немец. — Слесарь? Трудящийся? А что же ты за Гитлера воюешь?..

— Гитлер — фуй! — затряс головой тотальник.

— Фуй? — усмехнулся Снегирев. — Сейчас вы все хорошие! — Но все-таки подумал: «А может, и в самом деле — рабочий класс? Не все ж немцы за Гитлера».

— На, лопай! — Григорий Михайлович вытащил из кармана шинели краюху и сунул ее тотальнику.

Ольга закончила перевязку и, вспомнив что-то, выбежала из хаты.

— Товарищ, товарищ! — крикнула она Снегиреву, уже выходившему со двора вслед за Алексеевским, конвоировавшим пленных. — Скажите там Цибуле, чтоб за ранеными повозку скорее прислал. Мне же отправлять не на чем!

— Ладно, дочка.

Через полчаса, передав Цибуле просьбу Ольги, Снегирев повел пленных дальше в тыл. Тотальника, раненного в ногу, он оставил Цибуле, с тем чтобы тот отправил его в штаб с попутной повозкой.

Санитар вернулся быстро и привез нескольких раненых. Разгрузив повозку, он хотел было ехать снова к передовой, но Цибуля задержал его:

— Минуточку, я сам с тобой поеду!

Цибуля стоял возле повозки и не без тревоги слушал, как случайные пули, посвистывая, пролетают высоко над двором.

Он хотел выгадать во времени и поехать на передовую не поздно и не рано, а так, чтобы и не навлечь на себя гнев начальства, и не рисковать собой. Уж таков был характер Цибули: во всем выгадывать для себя.

Во двор зашли и проковыляли к хате, поддерживая друг друга, двое раненых. Оба пристально посмотрели на Цибулю и скрылись в дверях. А через минуту из хаты выбежала Зина с санитарной сумкой в руке, на ходу застегивая ватник.

— Поехали! — крикнула она.

— Куда это? — удивился Цибуля.

— На передовую!

— Прикажут — поедем! — несколько ошарашенный, но все же стараясь сохранить начальственный тон, возразил Цибуля.

— Эх ты!.. — вышла из себя Зина. — Ну и оставайся, а я поеду!..

— Но, но! — рассерженно наморщился Цибуля. Однако он ничего не успел добавить. Зина, не ожидая санитара-ездового, на минутку отлучившегося куда-то, вскочила на повозку, ударила по застоявшимся лошадям. Те, тряхнув заиндевелыми гривами, сразу с места взяли ход и понеслись по рыхлой снежной дороге в сторону передовой. Цибуля оторопело посмотрел Зине вслед и в досаде сплюнул.

— Вот чертова баба! — сказал он. — Ну погоди… Вернешься, я тебе устрою перец с маком!..

Круто повернувшись, он вынул руки из карманов и пошел в хату. Там было человек восемь раненых. У дверей, на лавочке, сидел пожилой немец — тот самый, который был оставлен до оказии Снегиревым. Жадно зажимая кусок в ладони, он ел хлеб.

— А этот чего здесь? — удивился Цибуля, ища, на ком бы сорвать свою злость.

Пленный, поняв, что говорят о нем, поднялся, стараясь не опираться на больную ногу, и замер по команде «Смирно», зажав в опущенной руке недоеденную краюшку.

— А ну пошли, пошли, камрад, — приказал Цибуля, показывая на дверь. Не выпуская хлеба из рук, пленный послушно вышел во двор.

— Вот я сейчас тебя накормлю, гидра фашизма! — злорадно процедил Цибуля, расстегивая кобуру. Пленный побледнел. Краюшка выскользнула из его пальцев и упала под ноги, в снег.

— Гляди, фельдшер ненависть проявляет! — услышал он насмешливый голос за спиной и обернулся. У калитки стояли два солдата с перебинтованными головами, только что вошедшие во двор.

Побагровев, Цибуля застегнул кобуру, рявкнул пленному:

— Чего пялишься? В хату иди!

Пленный, прихрамывая, поспешил к хате, не подняв краюшки.

Сдав пленных в штаб полка, Снегирев и Алексеевский возвращались в свою роту.

До передовой оставалось еще километра полтора. Снегирев и его товарищ спешили: они слышали, что впереди снова разгорается стрельба, оттуда доносился также многоголосый, в одно сливающийся крик: не то наши кричали «ура», не то исступленно орали немцы.

— А ну, прибавим! — крикнул Снегирев, и оба побежали по дороге, над которой изредка еще посвистывали пули, залетавшие сюда с вражеской стороны. Напоследок, на излете, трассирующие пули вспыхивали яркими желтыми огоньками, словно маленькие ракеты.

Вскоре Снегирев и Алексеевский встретились с двумя солдатами: один — с жердинкой, на которую он опирался, как на костыль, другой — с двумя винтовками, повешенными на плечо. Снегирев остановился.

— Раненые?

— Видишь, — нехотя ответил солдат и показал на свою ногу, с которой свисали лохмотья разрезанной при перевязке штанины.

— Из первого? — поинтересовался Снегирев, припоминая, что видел этого солдата где-то в своем батальоне.

— Оттуда. Третьей роты.

— Как там на передовой?

Пуля, цвикнув, пронеслась над головой. Солдат с двумя винтовками мигнул и сказал, подняв глаза кверху:

— А вот как!..

— А ты чего здесь? — поинтересовался Снегирев.

— Как чего? И я раненый. Вот видишь — задело.

Солдат провел пальцем по воротнику, из-под которого выглядывал краешек свежей повязки.

— Тоже мне рана! — рассердился Снегирев. — Стрелять можешь, ходить можешь?..