Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

– А если выдержу?

– Вы-дер-жи-те? – Гук с насмешкой покачал головой. – Есть другой вариант: не попадётесь и всё-таки вернётесь к своим. Ну и что? В лучшем случае вам повесят на грудь медаль. И это за все мытарства. Разве жизнь стоит какой-то железки?

Гук поднял голову с видом явного превосходства:

– Вы, конечно, живёте впроголодь, пьёте кофе из желудей, курите дрянные папиросы, мёрзнете в сырой комнате…У вас, я уверен, даже женщины нет, потому что вы боитесь: вдруг она окажется агентом гестапо. Какое тусклое существование. А я не могу и не хочу жить без женщин, без всего, что вы здесь видите. А хотите, я и вам обеспечу всё это (жест над столом)? И женщину тоже. У меня их сколько угодно!

Зигфрид, попивая коньяк, с интересом наблюдал за Гуком. А всё-таки прелюбопытнейший экземпляр, в котором трусость соединяется с отчаянной наглостью, моральная нечистоплотность с чувством тревоги за близких. То, что Гука волновало положение матери, не ускользнуло от Зигфрида. И вообще, не так уверен, как хочет показать, потому и бледен, и порывист. Да-а, наверное, не так-то легко быть предателем, даже если пытаешься выдать это за разумный подход к обстоятельствам.

Интересно, когда и как закладываются в человеке низкие качества? Ведь он учился вместе с ними в школе, читал те же книги, носил пионерский галстук и на торжественных линейках вместе со всеми отвечал на клич: «Всегда готов!» И вот оказался не готов к самому главному – жить вместе со своим народом, со своей Родиной.

– Молчите? Только скажите, и у вас будет всё! – настаивал Гук.

– Довольно! Надоело! – голос Зигфрида стал жёстче. – У меня нет тяги к блуду и роскоши. Поговорим о другом. Люди, которых фашисты пытают, расстреливают, вешают, – твои соотечественники. Ты никогда не думал о своей вине перед ними? Рано или поздно, но ответ держать придётся. Тебя поставят перед людьми, которым ты не сможешь взглянуть в глаза. Вот это будет пытка!

– Хватит! – Гук стукнул по столу. – Я ещё не в ваших руках! А вот ты – у меня в кулаке! Захочу – и тебя повесят!

Секунды три-четыре Зигфрид смотрел в прищуренные глаза Гука, стараясь понять, насколько близок он к такой угрозе, и вдруг, повинуясь инстинктивному чувству протеста, крепким ударом в подбородок свалил его на пол. Быстро выхватил из его кармана «вальтер», встряхнул Гука так, что тот клацнул зубами, швырнул на диван и с некоторой брезгливостью сказал:

– Не люблю пьяных.

Гук пришёл в себя, понял, что зарвался, и, потирая челюсть, спросил:

– Пистолет вернёте?

– Не выйдет, – улыбнулся Зигфрид.

– Но я не собирался вас убивать.

– Не уверен. И запомните: если вы не перестанете мне угрожать, я поступлю с вами так, как подсказывает мне чувство самосохранения. А теперь перейдём к делу. Где список? Ага, не принесли. Думали, что мне не до того, раз на фронте удача сопутствует немцам. Тогда начнём работать с вашей памятью. Вы станете называть имена, а я постараюсь их запомнить.

– Может, сядем к столу? – нерешительно попросил Гук. – Я хочу выпить.

– Допьёте свой коньяк после. Итак?

Гук сделал вид, будто с трудом выжимает из памяти имена людей, попавших в тюрьму или в поле зрения карателей. Он называл уголовников, спекулянтов…Для большей достоверности назвал нескольких патриотов и при этом внимательно наблюдал за лицом Зигфрида, силясь уловить, в какой степени он заинтересован в том или ином человеке. Замкнутость и спокойствие Зигфрида раздражали его, и вскоре он не выдержал:

– Какого чёрта вы не говорите, о ком конкретно печётесь?

– Хотите, чтобы я ткнул пальцем? – усмехнулся Зигфрид.

– Ну всё же…

– Скажите, как попадают люди в руки полиции или гестапо?

– Странный вопрос!

Гук встал, пьяно покачиваясь, и торжественно процитировал параграф полицейской инструкции: «Лица, приютившие советских военнослужащих или других лиц, работающих по поручению Советской власти, согласно приказу германского командования, расстреливаются». Чуть помолчав, добавил:

– И там не спрашивают, насколько сведения о человеке соответствуют действительности.

– Значит, чтобы подвести кого-нибудь под действие этой инструкции, достаточно заявления провокатора, вымогателя или просто сумасшедшего?

– Как видите, – Гук плюхнулся на стул, рассмеялся. – Если их много, не расстреливают, а засовывают в душегубку. Ну-у, эт-то зна-а-ете… Французская гильотина и американский электрический стул сущие пустяки по сравнению с немецкой душегубкой. Французы за один раз отсекают только одну голову. Американцы на один стул тоже не сажают двоих. А вот не-емцы… Представьте себе герметически закупоренный кузов автофургона, в который набито с полсотни человек. Фургон спокойненько мчится по улицам, и никто не подозревает, что в нём творится. А в кузове настоящий ад! Люди задыхаются от газа, направленного туда. Они корчатся, кричат! Считанные минуты – и пятидесяти человек нет! Вот какая штука! Ну, к чёрту душегубку…Давайте лучше выпьем. За…за встречу…Хотите за встречу? Ну, скажем, лет через десять?

Гук был явно пьян, но старался не терять нити разговора, и Зигфрид спокойно сказал:

– Если к тому времени тебя не задушат.

Гуку стало жарко. Он ослабил галстук, снял форменный пиджак, бросил его на диван. В сорочке, с открытой шеей он показался Зигфриду худым и измученным.

– Нелегко?

– Что нелегко?

– Служить в гестапо? – усмехнулся Зигфрид. – Ну, уж если назвался груздем – полезай в кузов. Ведь так?

– До чего же вы вредный человек, – как-то примирительно сказал Гук. – Думаете, я не понял намёка? Легко, не легко…Зато погуляю, пока жив. А когда хорошо живётся, то ничего не страшно!

– Напрасная бравада. Вы всё равно трус, это сразу видно.

– Это я трус?

– Именно. Вы теперь всего боитесь…Возьмите ваш пистолет.

Зигфрид положил «вальтер» на стол и вышел. Петровича, как и условились, уже не было, а Василий стоял на посту. Зигфрид подал знак, чтобы уходил, и сам поспешил к театру. Немногого он пока добился от Гука, всего только список, да и то неполный. Фамилии Морозова там не было. Впрочем, он мог и не назваться. Зигфрид не был уверен, что этот подонок Гук не выкинет какую-нибудь штуку в пьяном виде, когда он настолько наглеет, что даже теряет осторожность.

Старшина Алёшин, скакавший впереди казачьего наряда, приостановил коня и поднял руку:

– Стой, ребята! А ну, давайте вон к тому кургану!

Наряд конной разведки спешился около небольшой возвышенности.

– Гладкий – как облизанный, – подивился Матвей Криволапов.

– Небось, какая-нибудь царица там лежит, – сказал Андрюшка, самый молодой казак в наряде, тоже с любопытством оглядывая пирамидку земли правильной формы.