Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

Покрышкин задумался и сказал:

— Напиши «100». Хорошая, круглая цифра, а?..

В эти дни Борман вернулся с переднего края. Нервы его были сильно измотаны, но он был требователен к себе еще больше, чем к подчиненным, и не показывал усталости.

Он предложил провести собрание партийного актива дивизии, посвященное итогам наступательной операции и задачам партийной организации. Доклад на эту тему он делал сам. Немного погодя генерал вместе с начальником политотдела провел совещание командиров полков и их заместителей по политической части — о состоянии массовой воспитательной работы. Но он придавал огромное значение идейной закалке летчиков и непрестанно теребил командиров, заставляя их много работать над собой и воспитывать подчиненных.

Партийная комиссия дивизии в эти дни рассматривала десятки заявлений о приеме в партию, поданных в разгаре боев. 156 летчиков и техников стали коммунистами за время воздушного сражения на Кубани, и начальник политотдела радовался, что и теперь, как в 1942 году, люди идут в партию тем решительнее, чем сложнее и труднее боевая обстановка.

В один из этих дней Покрышкин вдруг пришел к генералу и попросил у него разрешения слетать к Марии, батальон которой стоял в трехстах километрах от Поповической.

Эта просьба была неожиданной для комдива. Покрышкин никогда не разговаривал с ним о личных своих делах и сам не терпел, когда кто-нибудь заводил с ним разговоры на такую тему. И уж если капитан решил обратиться к начальству по такому вопросу, то ему действительно очень нужно лететь.

— Хорошо, — сказал Борман. — Даю вам пять дней. Хватит?

— Вполне, — отрывисто сказал Покрышкин. — Разрешите идти?

— Счастливый путь!

Через четверть часа Покрышкин поднялся в воздух на связном самолете и ушел на север бреющим полетом.

В Н-ском батальоне аэродромного обслуживания были очень удивлены, когда над селом, где он располагался, прошел, чуть ли не касаясь колесами крыш, незнакомый самолет. Он сделал «горку», потом вернулся и снова прошел над селом, словно вызывая кого-то. Пожилая сестра сказала в шутку Марии:

— Наверно, твой Сашка пожаловал!

Мария зарделась и вдруг, накинув косынку, со всех ног пустилась к аэродрому. Сердце подсказывало ей, что так и есть, хотя Саша писал, что у них идут жаркие бои, что он в самом пекле и что работе его конца-краю не видно. Она почему-то была спокойна за него: ей верилось, что с этим большим и сильным упрямцем никогда ничего не стрясется. Недаром там, у Каспия, Труд острил, что у Саши такой огромный запас воли, что ему в полете не нужно генератора: аккумуляторы могут заряжаться от него самого. Но ей было очень тоскливо без Саши, без его улыбки, без его глаз, внимательных и острых, без его шуток, немного неуклюжих и грубоватых, но душевных. Она всегда мечтала, что Саша явится именно так — нежданно-негаданно. И вот — незнакомый самолет...

— Куда ты, Маша? Сапоги обуй, грязно! — кричала ей вслед сестра.

А она, ничего не видя и не слыша, не разбирая дороги, по грязи и лужам, через выгон, через болото мчалась, как была, в легких тапочках и платьице, к посадочной полосе аэродрома.

А самолет все кружил и кружил, то снижаясь до бреющего полета, то вновь взвиваясь к небу. Наконец он приземлился, резко развернулся и побежал по полю, смешно подпрыгивая и размахивая широкими крыльями, прямо к Марии. Потом самолет остановился, винт перестал вращаться, и из кабины вылез Саша — самый дорогой на свете человек. Сбив на затылок шлем с задранным вверх ухом, он шел к ней навстречу, широко раскрыв руки. Мария бросилась к нему. Они обнялись. Потом Саша взял ее своими сильными руками за плечи, оглядел и тихо сказал:

— Все такая же... Мария?..

И вдруг испуганно спросил, глядя на ее ноги:

— Ты что? Ранена?

Она посмотрела вниз и сконфузилась: ноги были исхлестаны в кровь жесткой травой, когда она бежала через болото.

— Это... осока. Ну, вон там, видишь?..

Мария показала рукой. Он понял и вдруг расхохотался.

— Сумасшедшая!..

И, став на колено, начал вытирать ей ноги платком...

Покрышкин прожил в деревне три дня — и не заметил их. Судьба порадовала его здесь еще одним событием: по радио был передан Указ о присвоении звания Героя Советского Союза летчикам, отличившимся в боях на Кубани. В этом списке были Крюков и Покрышкин.

Тем временем на Кубани назрели новые события. Подготовка к прорыву «Голубой линии» была завершена, и 26 мая наши войска обрушили на нее свой удар в районе станиц Киевская и Молдаванская. Когда наши части, прорвав первую полосу обороны гитлеровцев, продвинулись на три-пять километров и уже вырисовывалась перспектива развития наступления, немецкое командование пустило в ход последнее средство, которым оно располагало: со всех аэродромов Крыма и Южной Украины были подняты бомбардировщики 4-го германского воздушного флота, и все они устремились сюда, на крошечный участок фронта, где кипела горячая битва.

Только за три часа во второй половине дня 26 мая здесь было отмечено свыше полутора тысяч самолетов противника! Истребители 4-й советской воздушной армии и зенитчики яростно отбивали небывалые по силе атаки, но полностью отразить наступление гитлеровского воздушного флота им не удалось. Наступление наземных войск замедлилось. Немецкие самолеты прорвались к нашим аэродромам. Они нанесли удар и по аэродрому гвардейцев.

Для участия в этой операции были выделены наиболее опытные летчики германской истребительной авиации. Они подкрались к Поповической на бреющем полете и с ревом обрушились на самолеты, расставленные в капонирах. Навстречу им бесстрашно взлетел молодой летчик Виктор Чесноков, но было уже поздно: немецкие самолеты начали штурмовку.

Почти сразу же загорелся самолет Труда — новая боевая машина из восьмерки Покрышкина. Увидев это, техник Кожевников, забыв обо всем на свете, выскочил из щели и бросился к пылающей машине. Зажигательные пули ложились вокруг, и трава мгновенно вспыхивала и обугливалась. Но Кожевников все бежал и бежал напрямик, видя перед собой только красный кок самолета и жадные языки пламени на плоскостях. Вскочив с разбегу в кабину, он запустил мотор, вырулил из капонира и зигзагами погнал горящий самолет по полю, силясь сбить пламя. Это не помогло, и, задыхающийся в дыму, опаленный, техник со слезами бессилия вынужден был оставить машину. Тотчас над ней встал столб пламени, начали рваться баки с горючим. Все было кончено...

Когда Труд прибежал к своей машине, от нее осталась лишь груда пепла и искалеченных огнем кусков металла.

— Дурной знак... — сказал он угрюмо.

Друзья промолчали: суеверие Андрея всегда служило объектом шуток, но на этот раз было не до смеха. И вот поди ж ты, случилось так, что хозяину погибшей машины назавтра же и впрямь серьезно не повезло! Кто знает, быть может, не повезло именно потому, что он этого сильно опасался.