Величко Нешков - Наступление

— А люди? — спросила она.

— Наверное, тоже…

Она помолчала, потом резко подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. С такой прямотой смотрит человек, в искренности которого никто не может сомневаться. Выждав мгновение, она тихо сказала:

— И теперь я готова, положа руку на сердце, сказать, что до сих пор не могу понять, как и почему так случилось…

— Я знаю, — прервал он ее. — Перед отъездом на фронт я в первый и последний раз встретился с Данчо Даневым…

— И что нее?

— Он пообещал все узнать и выяснить. А я на этих днях свяжусь с ним. Любой ценой сделаю это до отъезда.

— Данчо заступился за тебя? — спросила она, как будто не поняла, о чем идет речь.

— Да.

— Ох, боже мой! — вздохнула она.

— Нет, не беспокойся, — торопливо заговорил он, — я не боюсь ничего…

Они говорили еще очень долго. Уже сгустились сумерки, но лампу они так и не зажгли. На прощание он взял Лиляну за руку, обнял ее и стал шептать на ухо ласковые, нежные слова, которые не сказал бы никакой другой девушке. Вместо ответа она глухо зарыдала.

К станции Слановский шел медленно, не разбирая дороги, прямо через лужи и грязь, и его сердце сжималось от болезненного и мучительного чувства, что на нем и впредь будет лежать незаслуженная печать подозрения.

В милиции у Данчо Данева работал очень энергичный парень по фамилии Самарский. Не было такой задачи, за которую он не брался бы с жаром и энтузиазмом. Данчо знал о Самарском только то, что он был в тюрьме, что хорошо знает Цоньо Крачунова и Божина Шопского, и ничего больше.

Но в один из вечеров, роясь в какой-то случайно попавшей к нему папке из архива полиции, Данев нашел досье на Самарского, которое оказалось здесь по недоразумению. К своему большому удивлению и изумлению, Данев обнаружил в досье подписанное самим Самарским заявление о том, что он отказывается от какой бы то ни было политической деятельности, что он глубоко раскаивается в своих ошибках и просит, чтобы ему предоставили возможность проявить себя в борьбе с врагами нации и государства.

Рано утром Данчо, дав задание Самарскому, внимательно наблюдал за ним. Но Самарский казался очень спокойным и уверенным в себе. Данчо приказал ему явиться в обед.

Как только Самарский вышел, кто-то нервно постучал в дверь. На стук Данчо резко повернул голову. Его холодные глаза быстро смерили с ног до головы вошедшего старика с острой, подстриженной белой бородкой, одетого прилично и опрятно. Тот остановился перед столом Данева и довольно бодро проговорил:

— Гражданин, меня направили к вам…

— Кто направил? — прервал его Данчо.

— По вашему указанию задержан мой зять, — не ответив на вопрос Данева, продолжал старик.

— И что же? — сквозь зубы процедил Данчо.

— В любом другом случае я бы не стал ничего говорить о себе.

— Подождите немного, — грубо прервал его Данчо, — вы для чего пришли сюда, ругаться, что ли? Кто ваш зять? Согласитесь, я не могу помнить всех по именам, тюрьма набита врагами.

— Он не враг! — еще энергичнее возразил старик. — Речь идет о капитане Илии Младенове из строительных войск. Два года они строили объект около станции Нижний Сеновец… Партийная организация и все село протестуют. Есть ваши товарищи, которые докажут, что он вам помогал. Его оклеветали два вора, они-то и должны бы давно быть на его месте. Мне можете верить, я в партии с восемнадцатого года.

— С какого времени вы в партии, это не имеет никакого значения для дела.

— Почему? — Он удивленно поднял плечи, и бородка его слегка задрожала.

— Потому что именно вам и не следовало бы приходить сюда с ходатайством. Каждый будет отвечать за свои дела сам. Я не помню этого дела, но можете быть уверены, что, если он невиновен, мы его освободим…

— Когда? — прервал Данева старик.

— Когда найдем это нужным и убедимся в его невиновности.

— Ах вот как!

— Да, так, я отчитываюсь за свою деятельность там, где надо.

— И должны поступать честно и справедливо с людьми. Правда всегда была знаменем нашей партии, с самых первых дней ее существования, правда поддерживала огонь веры в сердцах людей, — сказал старик.

— Я достаточно горел на этом огне! — повысил тон Данчо.

— Слушайте, товарищ, я двадцать пять лет преподаю литературу в гимназии! Научитесь выслушивать людей. Я пришел ходатайствовать за Илию Младенова не только потому, что он мой зять. То же самое я бы сделал с чистой совестью, даже если бы он был мне совершенно чужим человеком.

— Сомневаюсь, — ответил Данчо на этот раз спокойнее.

— Если вы судите по себе, то, наверное, имеете основания сомневаться, но я вас предупреждаю, что буду обращаться и выше…

— Что, запугиваете? — прервал его Данчо.

— Нет, обращаю ваше внимание на то, что за человеческую судьбу надо браться чистыми руками…

Когда старый учитель ушел, Данчо еще долго думал о его визите. «У старика, наверное, осталось впечатление, что у меня не все в порядке», — решил он.

Он даже забыл, что приказал Самарскому явиться к нему в обед. Самарский вошел спокойный, в хорошем настроении и начал докладывать Данчеву, как выполнил поставленную задачу. Данчо равнодушно слушал его. Как только Самарский закончил свой доклад, Данчо достал из ящика стола досье и протянул ему. Он заметил, как Самарский сразу же побледнел, а рука его непроизвольно задрожала.

— Это твой почерк? — глухо спросил Данчо.

Самарский чуть не рухнул на пол. Неожиданность была слишком велика.

— Мой… — выдавил он еле слышно и замолчал.

— Почему скрыл от партии? — наклонился над столом Данев. — Почему не сказал мне ничего? Я всегда говорил, что от партии скрывать ничего нельзя. Ты тогда промолчал. Почему не признался мне хотя бы потом, что тебя вербовала полиция?

— Мне было стыдно, я собирался рассказать и вам, и товарищу Розову, но все откладывал…

— Да, откладывал, — прервал его Данев, — потому что рассчитывал выйти сухим из воды… А почему же они все-таки не выпустили из тюрьмы?

Самарский еще больше смутился.

— Товарищ Данев, верьте мне, я ничего плохого не сделал! А это написал под следствием, но они не придали бумажке никакого значения. Судили меня на общих основаниях, я сидел в тюрьме два с половиной года… Оттуда меня знают и товарищ Крачунов и товарищ Шопский…

— Мне известно, что они к тебе хорошо относятся, но знают, ли они об этом? — Он показал на бумаги.

— Нет.

— Ладно, — многозначительно покачал он головой, — я лично займусь твоим делом, но если учесть, что ты молчал до сих пор, не знаю, как тебе помочь. Откровенно говоря, твоей работой я очень доволен. Даю тебе три дня на размышление. Подумай хорошенько. Только от тебя будет зависеть, закроем ли мы навсегда эту страницу твоей жизни…