Людмила Харченко - Шел ребятам в ту пору…

Махнов заторопился домой. Петя вышел вслед за ним и у ворот спросил:

— Скажи мне честно, Володя, ты передал ту бумажку кому следует?

— А разве ты не заметил, что наши бомбят те объекты, которые вы указали?

— Заметил. Скажи честно, а как сумели передать ее нашим?

Махнов хитро улыбнулся:

— Вот этого, друг мой, я тебе не могу сказать. Честно, не знаю. Может, у кого-то есть передатчик. Больше подобных вопросов мне не задавай. Договорились?

— Договорились! — ответил, чуть обидевшись, Петя.

Удивительное дело, Махнов никогда не приглашал Слезавина к себе домой, и где он жил, Петя не знал. Однажды Володя принес в Раин двор гранаты и, вызвав Петю, спустился с ним по каменным ступеням в глубокий и темный подвал.

— Куда спрячем гранаты? — спросил Махнов, осветив трофейным фонариком углы. — Петя, ты заметил, что фашисты стали злее? Им под Сталинградом дали духу. Триста тысяч солдат наши взяли в плен вместе с фельдмаршалом Паулюсом.

Петя радостно засуетился, ища глазами, куда бы спрятать гранаты. По углам стояли разные кадушки. В куче лежало старое тряпье.

— Надо полагать, — продолжал Махнов, — наши скоро будут здесь. Мы должны помочь разведчикам. Ты умеешь бросать гранаты?

— Я-то умею, а Вася нет.

— Обучи его.

Оба заглянули в кадку. Она была пуста. На ее дно Володя набросал тряпья и спрятал гранаты.

— Есть у меня бутылки с горючей жидкостью… Для танков, — поднимаясь по ступеням, говорил Володя, — но вот как их переправить сюда, пока не придумал.

Петя заскочил вперед, молча приоткрыл дверь, посмотрел, нет ли кого подозрительного поблизости, и, убедившись, что двор пуст, выпустил Володю, а вслед за ним выскользнул сам. Поровнялся с ним и продолжил начатый в подвале разговор:

— Хочешь, я скажу Рае? Мы придем к тебе домой. Она возьмет корзину…

— Нет, Петя, давай не впутывать в это дело девочек. Они не должны ничего знать. Понимаешь?

— Понимаю! Да вот сразу не придумаю, как перенести к нам бутылки. Ведь фрицы будут отступать и по нашей улице. Вот бы шугануть их!

— А ты попроси у Раи корзинку и приходи сам. Я живу на Комсомольской, — и Махнов подробнейшим образом рассказал, как его найти.

«Песок!», «Песок!». Я — «Степь», — привычно выстукивал Махнов ключом передатчика, спрятанного на чердаке их дома.

Вскоре Володя услышал позывные «Песка» и немедля стал выстукивать, что враг отступает по автотрассе на Невинномысск, железнодорожными эшелонами — на Кавказскую; в городе концентрируется в казармах на улице Ленина.

На чердаке было темно и тихо. Пахло пылью и нежилым. Сидя на корточках, Володя ждал ответа. Трехминутное ожидание показалось ему вечностью. Вдруг тишину нарушил писк точек и тире. Сосредоточенно нахмурив брови, Махнов слушал: «Девятнадцатого-двадцатого января организуйте помощь войсковым разведчикам стороны вокзала».

Опять стало тихо. На лице Володи блуждала мечтательная улыбка. Город, родной Ставрополь, скоро будет свободен! Только вот некоторые друзья его, партизаны, которые вместе с ним переходили линию фронта, уже не порадуются победе. Володя спрятал рацию, неслышно прошел к ляде, прислушался, поднял ее, спустился на землю. Постоял у калитки. Снежный порывистый ветер леденил лицо и руки, забирался под драповую тужурку. Вобрав голову в плечи и засунув руки в карманы, он зашагал на Таманскую улицу.

Январским днем сорок третьего года над заснеженными полями и селами Ставрополья, над притихшим городом, курившимся от снежной метели, будто прогремел гром.

Петя и Вася несли в цебарках уголь, который они вместе с другими жителями насобирали на обочинах железнодорожных линий. Приподняв ушанку, Петя остановился и вопрошающе посмотрел на Васю.

— Что это?

— Может, наша артиллерия бьет? — предположил Вася, провожая глазами мчавшийся по булыжной мостовой закрытый грузовик.

Будто в подтверждение его слов громовой раскат повторился снова.

— Точно! — сказал Петя — Теперь мне понятно, почему зашевелились гитлеровцы. Вася, ты видел железнодорожные составы в сторону Кавказской?

— Я ж не слепой! — Вася смотрел на Петю. А Петя, пританцовывая, тихонько запел:

— Петька, брось! Заметят же, что ты радуешься, и прихлопнут нас.

Слезавин враз остановился, надвинул на разгоряченный лоб шапку, взял за дужку ведро и серьезно, будто и не было минутной радости, бросил:

— Идем! Сегодня вечером будь у Раи. Пора действовать. Обсудим, как.

В Раиной квартире вспыхнул спор. Слезавин и Кольга предлагали бросить гранаты в расположение немцев, где бы они ни были, а Рая предостерегала их от неминуемой в таком случае беды:

— Убьете вы фашистов или нет, а вас убьют. Это точно.

— Убьем! — горячо утверждали оба.

— Дураки! Мальчишки! Не вздумайте это делать возле жилых домов. Всех же перестреляют, — ругала ребят Рая. — Где-нибудь на отшибе.

— Тоже советчица нашлась! — шипел на нее Петя. — Это ж война, а на войне без крови не бывает… и без смерти тоже. А на отшибе фрицев нет. Это воронье в зеленых перьях гнездится в школах, в учреждениях, по домам.

— Мальчики! — Рая подняла руку. — Если танки будут отступать по нашей улице, согласна и на гранаты и на горючую смесь. Пусть на войне как на войне. Бросать будем из яра, из-под моста.

Спор ребят разрешил неожиданно появившийся Володя. Он был взволнован, глаза сияли радостью:

— Ребята, двадцатого января вы поможете мне. Надо встретить наших разведчиков со стороны вокзала.

Володя дал каждому конкретное задание.

Получив задание, взбудораженный надвигающимися событиями, Петя шел домой. Почти у дома его схватил фашистский патруль. Слезавин пытался вырваться — не удалось. Солдат крепко держал его за правую руку. Слезавин стал убеждать, что живет рядом, жестикулировал, показывал на свой дом, просил. Наконец немец согласился пойти с ним. Вошли в первую комнату. Мать перебирала фасоль на столе. Когда она увидела Петю и солдата, крепко державшего ее сына, бросилась к ним, загородила собой Петю и стала объяснять патрулю, что это ее сын. Из второй комнаты вышли офицер и солдат. Патруль вытянулся и стал что-то быстро рассказывать им.

— Стреляйт! — равнодушно махнул рукой офицер и ушел спать.

Немцу было безразлично, кто этот мальчик. Сегодня на ночь они остановились в Ставрополе, а завтра отступают на Невинномысскую.

Слезавина заплакала в голос:

— Это мой сын! Сын! Ферштейн? — Что подействовало на немца — слезы ли матери или безразличие отступления, — только он отпустил мальчика.

Все еще дрожавшая от испуга, Слезавина загнала Петю в угол первой комнаты, ругая его за непоседливость, за мальчишескую неосторожность.