Микола Ткачев - Сплоченность [Перевод с белоруского]

Опираясь левой ногой на край продолговатого камня, наполовину осевшего в землю, он всматривался в дорожную даль, где вот-вот должны показаться партизаны арьергардной группы. Изредка он подносил к глазам большой цейсовский бинокль, захваченный у гитлеровцев при освобождении Калиновки.

С правой стороны, от Нивы, доносилась стрельба. Она долетала и слева, из-за леса, синевшего в отдалении. К этой стрельбе Злобич относился спокойно: он знал, что это на флангах отряды Перепечкина и Зарудного ведут незначительные бои. Раньше гитлеровцы проводили там атаку за атакой, надеясь прорваться к Калиновке, теперь они изменили тактику. Теперь их огонь носит преимущественно демонстративный характер, является попыткой обмануть партизан и под шум на флангах прорвать партизанскую оборону на участке Антона Калины. Ради этого гитлеровцы стянули к большаку значительные силы и теперь начали наступление. Подготовку к бою они проводили хитро и ловко, но партизаны после своих разведок и после допроса пленных все же разгадали их намерение.

В связи с новой обстановкой партизаны тоже несколько изменили свою тактику. Главное внимание они направили теперь сюда, к отряду Калины. Раньше готовилось несколько засад, теперь же, когда окончательно стал известен план противника, партизанское командование решило нанести основной удар здесь, на участке большака. Бой должен получиться довольно своеобразный: дать возможность врагу начать наступление, сначала поддаться ему, заманить его в ловушку, а потом нанести неожиданный и решительный контрудар.

Ожидая начала боя, Злобич волновался. Конечно, он сделал все, что надо было сделать, детально и всесторонне обдумал каждую мелочь, и все же его охватывало беспокойство. Впрочем, это всегда с ним бывало перед началом нового сражения.

Ему не раз припоминалась его первая партизанская засада, которую он когда-то провел с маленькой группой подпольщиков на лесной дороге у Нивы. Помнится, как он тогда поторопился открыть огонь. За полтора с лишним года, прошедшие с того времени, многое изменилось в боевой жизни Злобича. Путь от первой засады, простенькой и мелкой, до крупных и сложных операций — интересен и поучителен. За это время было много и успехов и неудач, и радости и горечи. Все это научило Злобича быть во время подготовки и проведения каждого боя настороженным и чутким, не полагаться беззаботно на свои знания и опыт, не успокаиваться. Каждый бой имеет много своих особенностей, и потому надо быть готовым ко всему.

Какие неожиданности предстоят ему в этом бою? Удачно ли все пройдет? Озабоченный и возбужденный, он нетерпеливо поглядывал вдоль большака.

— Наденьте, товарищ комбриг, — подошел сзади Сандро и накинул на плечи Злобича плащ-палатку. — К вечеру совсем становится холодно, шени чириме.

Злобич благодарно взглянул на своего адъютанта и торопливо зашнуровал на груди завязки плащ-палатки. Только теперь он заметил, что приближается вечер.

— Не видать, Борис Петрович? — спросил Новиков, который сидел под березой и, поставив на пень зеркальце, намыливал себе щеки.

— Не видать, Иван Пудович, — Злобич покосился на комиссара. — Ты быстрей брейся, а то так намыленный и пойдешь в атаку…

— Да я быстро… Только вот зеркальце износилось, видно плохо…

— Напиши Галине — другое пришлет.

— Да уж постаралась бы… Знает, что я люблю бритье, как бобер воду… Если бы ты ее видел, Борис!.. Вот закончим войну, поедем — познакомлю. Сам убедишься, что она чудесная! Меня даже иногда пугает: пара ли я ей?

— Ну, Иван Пудович, как же не пара? Не надо прибедняться. Ты же герой!

— Не говори, Борис Петрович, лишнего, — перебил Новиков и, усмехнувшись, перевел разговор на шутку: — Вот если бы моя бритва была такой острой, как твой язык.

Они дружно захохотали.

Весь сегодняшний день Новиков провел в разъездах. Он побывал почти во всех подразделениях бригады и занимался самыми разнообразными делами: проводил политическую работу, помогал налаживать оборону на флангах, организовывал деятельность сельских дружин самообороны, а после полудня, когда ясно обозначилось намерение гитлеровцев прорвать оборону на участке отряда Антона Калины, руководил перегруппировкой партизанских сил, присылал на большак к Злобичу новые людские пополнения. Только недавно Новиков вернулся к Злобичу и, рассказав о положении на флангах бригады, присел побриться.

— В бой, Борис Петрович, надо идти чистым, — проговорил Новиков, намыливая второй раз щеки. — Это я по себе чувствую. Тогда и настроение хорошее, приподнятое, а значит, и дерешься лучше. Как ты думаешь?

— Это верно, — поддержал Злобич и, оторвавшись от бинокля, охотно заговорил: — Мне вот сейчас как раз вспомнилось прошлое, детство. Бывало придет какой-нибудь праздник, утром мать и говорит, открывая сундук: «На, сынок, праздничное…» Наденешь это штаны из чертовой кожи, сорочку ситцевую, помоешь свои заскорузлые ноги и сам себя с гордостью оглядываешь. А потом выйдешь на улицу, солнце тебе в глаза бьет, ослепляет, и ты щуришься. И кажется, ты подрос за ночь, стал каким-то другим, не похожим на вчерашнего, держишь себя более солидно, серьезно. Переживал ты такое?

— Бывало. Да оно и взрослым это знакомо. Сменишь будничное на праздничное, почистишься и почувствуешь себя по-новому… Особенно такое ощущение важно в бою, — и, добрив подбородок, Новиков стал вытирать бритву. — Мне иногда, сказать тебе по-дружески, еще и такое лезет в голову… Вот пойдешь в бой и не вернешься — убьют. Потом похороны… вот хотя бы, к примеру, на этом пригорке… Живописное место. Вокруг стоят товарищи, не плачут — молодцы! — а только понурились, мою жизнь оценивают… И хочется, чтоб, глядя на меня, думали: да, был человек и душой и телом чистый.

— Глупости говоришь, Иван Пудович!

— Конечно, глупости… Ну, как там, ничего не видно?

— Ничего, друже.

— Ах, это ожидание… — сказал Новиков после короткой паузы. — Вот и мне припомнился сейчас один случай… Это было перед самой коллективизацией. Работал я тогда батраком у одного кулака. В своем же, Костромском районе. Крепкий был кулак, хитрый — ходил в домотканых штанах, на телеге с несмазанными колесами ездил, а амбары и погреба у него ломились от богатства. Кроме меня, у него работали еще два батрака. Пойдем это мы бывало косить до рассвета, натощак. Поспать хозяин не давал, поднимал до зари. Придем на луг, пока солнце взойдет — ползагона сбреем. Работаем два, три, пять часов. Солнце выше и выше, к полудню подбирается. Кишки марш заводят, а завтрак нам все не несут. Хозяйка была — гром ее убей — хуже своего мужа, все приучала нас терпеть, как тот цыган кобылу. Ждем это мы завтрака — терпения не хватает. В таких случаях мне, как более молодому, напарники мои говорили: «Влезь, Иван, на дерево или на курган сбегай, погляди — может, несут?» Я — на дерево, смотрю ка деревню — глазом не моргну. Нет, не вижу зеленого платка, в котором всегда летом ходила дочь кулака. Посижу на суку, затекут ноги — соскользну на землю. Хлопцы ругаются. Махнем несколько раз косами — сил нет, мучает голод. Снова я на дерево или на курган, и снова — ничего. И так по нескольку раз…