Клаус Гранцов - Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда, 1943-1945

Так прошел и завершился этот рождественский вечер. Мы еще решили подарить сигареты другим нашим наставникам. Да, мои родные, я не могу сейчас соединиться с вами, да и вашего рождественского подарка я еще не получил. Но какое все это имеет значение? Я все думаю о вас и о нашем доме. Спокойной ночи, мои любимые родители и братья с сестрами. Повеселитесь в этот праздничный вечер. А ты, Вальтрауд, ты снова дома, и сколько радости доставила этим нашей маме. Спокойной ночи, родные. Да хранит вас всех Господь. Аминь.

Что-то происходит со мной, преотвратно себя чувствую. И я не один такой, болен весь личный состав нашей батареи. Поговаривают о предумышленном отравлении, поскольку картофельный салат хранился в оцинкованной посуде. Меня выворачивает наизнанку. Я только и слышу, как рассуждают лейтенант и Ройтер, они оба изучали театроведение. Возможно, смогу и я когда-нибудь изучать историю искусств, литературо- или театроведение… По-прежнему все еще никаких писем из дома… и только мысли о домашних все еще поддерживают меня, побуждают меня писать, а больше ничего… Я, наверное, очень болен, у меня жар, бьет озноб…

Сегодня у меня первый день нормальная температура. Я слышу, как мои приятели горланят снаружи: «Хайдемария, вот когда мы дойдем до Рейна». Они как раз пришли меня проведать. Надеюсь, что их всех пустят ко мне.

Только что принесли письма. Ужасное известие: умер мой шурин Вальтер. Он был ранен в Курляндии [171] Курляндия, в литературе о Средневековье Курония — историческая область Латвии, входившая в состав владений Ливонского ордена, Речи Посполитой, Российской империи. В широком понимании Курляндия — вся часть Латвии к юго-западу от реки Даугавы, то есть на левом ее берегу. Границы ее почти совпадают с границами Курляндской губернии в Российской империи. и переправлен в госпиталь в Цоппоте. [172] Цоппот — ныне г. Сопот — город и морской курорт на севере Польши, в Поморском воеводстве, на балтийском побережье. Там его ранение осложнилось настолько, что ему пришлось ампутировать одну ногу. Вскоре после этого он скончался.

И никто не уведомил Эльфриду. И это при том, что она была буквально рядом с ними. Ведь можно было, по крайней мере, после его смерти дать ей телеграмму, чтобы она смогла присутствовать при его погребении и знала бы, где он похоронен. Как же теперь неимоверно тяжело переживать все это Эльфриде, оставшейся одной в своем поместье с Моникой. Горе ее невозможно описать. А как счастливы были они! И сколь прекрасна была их свадьба, последняя большая крестьянская свадьба в нашей деревне, на ней гуляли 180 гостей, и все танцевали на холме. Герберт и Эрвин были на этой свадьбе шаферами. Как жаль, что я тогда был еще слишком мал, чтобы помогать им…

Праздничное шествие со двора к церкви, а после венчания деревенский оркестр играл «Возьмитесь за руки», и, когда все поднялись на холм Круг, тот же оркестр без всякого перерыва заиграл танцевальную мелодию, и невеста открыла танец. Потом все уселись за длинные столы, поставленные на нашем дворе, на которых уже стояло угощение. Папа расстарался, для этого угощения он, не ставя в известность власти, забил двух свиней и много кур…

И гости, и хозяева потом танцевали во дворе почти всю ночь, пока еще было хоть чуточку светло, а молодые люди то и дело кричали: «Горько, горько!»

А теперь такое известие! Ужасно. Невозможно постичь все это.

Новая печальная весть: умер Петер Крамер, мой друг по переписке из Данцига. Он служил во вспомогательном составе зенитной артиллерии в Мюнстере, а его последнее письмо мне оттуда было очень кратким и сумбурным, потому что там почти каждый день и каждую ночь случались воздушные налеты. Он очень ослаб физически, поэтому ему дали краткосрочный отпуск для поездки домой, в Данциг, и его родители были очень рады заполучить его хоть на несколько дней. Но потом произошло несчастье. В своей комнате он возился со своим малокалиберным ружьем, внезапно его родители услышали выстрел, а затем ужасный крик, вбежали в его комнату и нашли там Петера лежащим на полу раненным в живот.

Его тотчас же доставили в больницу Святой Марии, и отец сам прооперировал его. Пуля прошла очень неудачно и пробила тонкий кишечник в нескольких местах. Операция прошла успешно. Но ослабленный организм Петера не мог перенести хирургическое вмешательство, и через несколько часов после ее окончания мой товарищ умер.

Его мама мне все подробно написала, поскольку я, похоже, был его единственным товарищем, хотя мы виделись всего несколько раз, а потом бесконечно писали друг другу длинные письма. Я лелеял надежду на то, что после войны мы наконец-то встретимся и у меня появится настоящий друг… Я чувствую себя здесь очень одиноко, валяясь на койке в лазарете. И в то же время я доволен тем, что оба этих ужасных письма пришли тогда, когда я могу переживать эти страшные известия в одиночестве.

Да будет земля тебе пухом, Петер!

Меня уже выписали из лазарета, но я еще не чувствую себя здоровым. Поэтому в свободное время я сижу, дрожа от холода, у топящейся печки и пишу. Я еще едва могу говорить, такая у меня температура. В течение трех дней я могу нести только внутреннюю службу, но даже у нас в зале стоит такая холодина, что я никак не могу окончательно выздороветь. Весь день коченеют ноги, словно они обуты в ледяные башмаки. Я никогда не отличался устойчивостью к холоду. Каждую зиму я подхватывал ангину. Как же ужасно иметь такой восприимчивый организм!

Если бы я не подал заявление в кандидаты на офицерскую должность в реактивную артиллерию, то сидел бы сейчас с остальными где-нибудь в Линце или в Богемии и распрекрасно радовался бы жизни. Здесь же нами командует отвратительный фельдфебель, да и вахмистр Брандт снова начал неприятно себя вести. И это тогда, когда им следовало бы сидеть и помалкивать, радуясь тому, что у них есть мы, а потому они, бывалые солдаты, отсиживаются там, где и мы! А ведь русские уже пошли в широкое зимнее наступление. Пусть сводки вермахта и не говорят все подробно, но на нас наступают около пятидесяти дивизий, на Силезию, на Померанию (!), на Саксонию!

И все же удивительно, когда болеешь, тебе все становится безразлично. Сейчас у меня нет другой проблемы, как только снова стать здоровым!

Еще я жду весны…

Этого же ждут и германские солдаты, которые на фронте защищают нас от превосходящих сил русских.

У нас нет никакого зимнего обмундирования, никаких свитеров, совершенно ничего! Только обмотки, да еще сапоги с боковыми швами, в которые при передвижении ползком и лежании ничком набивается снег, так что потом мы весь день ходим в сапогах, полных воды! Это полное свинство! Но даже нос в дерьме все же не так мерзок, как этот собачий холод.