Николай Кожевников - Гибель дракона

— Господин профессор! — услышал он тихий голос шофера. — Разрешите спросить... задать личный вопрос?

Что его интересует сейчас? Какое личное может тревожить солдата в такое время? Исии доброжелательно отозвался:

— Разрешаю, Судзуки. Говори.

— Я из Хиросимы, господин профессор... Говорят, мой город стерт с лица Ямато, — и замолчал, напряженно ожидая ответа.

— Не думаю, Судзуки. В газетах пишут о незначительных разрушениях и пожарах.

— Было бы ужасно, если бы правдой оказались слухи... — шофер вздохнул.

«Ужасная правда! — усмехнулся Исии. — Кто из нас знает эту правду? Нужно посмотреть самому...» — и опять задумался, глядя на выпрямлявшуюся перед радиатором дорогу.

Если бы можно было бросить чуму хотя бы на Нью-Йорк! Это пострашнее атомной бомбы. Это гибель всего живого. Мертвый город. Город мертвых...

— Господин генерал... Правда ли, что русские танки форсировали Мулин-Хэ, взяли Лишучжень и прорвались на Линькоу?

— Ложь! — Горячо воскликнул Исии. — Кто тебе сказал?

— Об этом все говорят...

— Кто именно?

— Не разглядел в темноте, господин генерал... — деревянным голосом проговорил шофер, ниже склоняясь к рулю.

В Линькоу — филиал отряда... ценное оборудование. Ужас охватил профессора. Если русские захватят филиал, Ивасаки никогда не простит...

— В отряд! — закричал он, схватив вздрогнувшего шофера за плечо. — Быстрей!

Машина развернулась, подскакивая на кочках, и помчалась обратно. Исии наклонился вперед, пристально глядя на дорогу. Ему хотелось выскочить и побежать скорее, скорее... «Линькоу! — шептали его побелевшие губы. — Хайлар...» Он готов был рвать на себе волосы. Уничтожить! Все уничтожить! Сравнять с землей. «Может быть, русские еще далеко? — Несмелая мысль скользнула и исчезла. — Если они разбили Германию... Нет, только чума!»

Шофер на полном ходу затормозил у подъезда. Исии стукнулся головой о железный щиток приборов, но не обратил на это внимания. Выскочив из кабины, бегом поднялся в свой кабинет.

— Немедленно, по радио, свяжитесь с филиалами Линькоу и Хайлара! Скорей! — закричал он на замешкавшегося дежурного. Лицо офицера посерело.

— Вам приказ... — пролепетал он и, открыв дверь кабинета, побежал на радиостанцию.

Не снимая плаща, Исии прошел к столу. Вот он, приказ!

«Весьма срочно»

«Уничтожить оборудование филиалов отряда сегодня же ночью. Ускорить основную деятельность.

Подготовить к уничтожению помещение отряда.

Наиболее ценное и нужное оборудование приготовить к эвакуации. Утром прибудет саперный батальон.

Исии без сил упал в кресло и закрыл руками сразу осунувшееся, постаревшее лицо.

В камере номер сорок четыре снова было шесть человек. Номера остались прежними, но люди были другими. Лиза уже не различала лиц. Ей казалось, что опять, как давным-давно, рядом с ней Демченко и человек без имени. Только Петровского Лиза не могла узнать и мучилась: где он? Порой она вспоминала — очень смутно: был в камере ребенок, он плакал почему-то, но показывался железный, блестящий крюк — и видение исчезало. Тогда над Лизой склонялось насмешливое лицо японца с застывшей улыбкой — и она слышала смех! Лиза пыталась вскочить, бежать, найти отца, Михаила, братьев, рассказать им... Она слабо шевелила пальцами единственной руки. Бред продолжался бесконечно. Кошмары, один страшнее другого, преследовали расстроенное воображение. Мысли путались в больной, пышущей жаром голове.

После того, как отняли ногу, Лизу заражали уже четвертый раз. Смутно она помнила окованный железом ящик со льдом, куда положили ее руку. Теперь руки не было. Потом тиф. Жар. Желанное беспамятство, и, вместе с сознанием — улыбающееся лицо японца. Оно мучило Лизу страшнее боли. Спокойная, даже доброжелательная улыбка на лице убийцы!

Третьи сутки Лиза была в бреду. Азиатская холера торопилась убить ее, но организм хотел жить и сопротивлялся. Врач-наблюдатель еще вчера записал в журнал: «№ 3932 — смерть наступила на третьи сутки». Но Лиза жила. Она дышала. Она слышала. Временами чувствовала, что лежит на гнилой, вонючей соломе. И рядом с ней, на восьми квадратных метрах, заражались здоровые люди.

Перед самой болезнью Лиза узнала от нового заключенного, которому дали номер Демченко, что русские взяли Берлин и что война кончилась. Германия сдалась. Но потом, в бреду, все перепуталось, и было непонятно, как это — кончилась война, а она еще тут?..

В коридоре послышался шум. Гремели цепи, кто-то кричал, хлопали двери. Здоровые поднялись. В тишину тюрьмы ворвалось что-то новое, никогда здесь не знаемое. Лиза очнулась от грохота. С трудом открыв веки, снова зажмурилась — так ослепительно ярок показался ей тусклый свет лампочки. Лиза попыталась поднять руку — тонкую, казавшуюся невесомой, — и не смогла. Лиза не видела, что рука ее до самого плеча посинела, а ногти стали черными. Глубоко ввалившиеся глаза, обведенные черной полосой, были тусклы и неподвижны. Но Лиза еще чувствовала тяжелый, давящий комок в желудке, от которого по всему телу растекались судороги.

Рывком растворилась дверь. Японцы в марлевых масках и темных халатах могильщиков остановились у порога. Двое держали в руках железные крючья, похожие на пики.

Бред и явь смешались. Лиза подумала, что это пришли освобождать ее. Наступил конец мученьям. Теперь — жить!.. Лиза попыталась подняться. Это было ее последнее усилие. В наступившей тишине, рожденной испугом, японцам показалось, что труп ожил.

— Дождалась... Свобода, — прозвучало явственно. — Жить...

Хриплый голос был полон торжества — японцы в ужасе отступили. Но в следующее мгновение, опомнившись, уже били заключенных плетьми, выгоняя из камеры. А труп Лизы бросили в тележку, уже наполненную мертвыми и еще живыми, стонущими людьми.

На занятых советскими войсками улицах Хайлара оживали вражеские снайперы. Артиллеристы на руках подтаскивали противотанковые пушки и громили чердаки — летели щепки, железо, камни.

В тылу рот, атакующих укрепленные здания, вспыхивали дома, подожженные японцами. Тушить горящие здания было некогда. Город пылал в десятках мест. На южной окраине японцы взорвали городок секретного отряда № 100, от взрыва полопались стекла в окнах домов.

Бой растекался по улицам, захватывая все новые и новые кварталы, неудержимо приближаясь к вокзалу. Телефон, телеграф и радиостанция были уже взяты. Бешеными атаками японцы стремились вернуть их.

Наступила та неразбериха, которая путает все планы ошеломленного противника. Советские солдаты, зная свою задачу, по выстрелам определяли главное направление, забирались на крыши зданий, врывались в окна верхних этажей, занятых японцами. Бой распадался на отдельные схватки, в которых побеждает наиболее инициативная сторона. Ни суматоха выстрелов, ни истошные крики атакующих японцев не сбивали с толку советских солдат. Они твердо знали, что к утру город должен быть взят, и торопились. Если взвод, блокируя дом, задерживался, истребляя противника или вынуждая его сложить оружие, то следующие за ним взводы вырывались вперед, оставляя сражающихся в тылу. В трудных местах тяжелые танки проутюживали пулеметные гнезда.