Николай Равич - Молодость века

С этого момента боевая линия на польском фронте, где формально не было ни мира, ни войны, оставалась почти неподвижной, за исключением небольших участков, переходивших из рук в руки.

Чем это объяснялось, фактически никто не знал. Можно было предполагать, что клика Пилсудского, исчерпав все военные и экономические ресурсы, решила ограничиться захваченными территориями. Но, возможно, руководители белопомещичьей Польши ожидали исхода борьбы между Деникиным и Советской властью. Наконец, возникало и третье предположение — что это затишье объясняется желанием белополяков более тщательно подготовиться к войне с нами.

Примерно через неделю после нашего прибытия в Гомель мне и В. А. Ордынскому предложено было подготовиться для отправки в оккупированную белополяками Белоруссию, а оттуда в Польшу.

Задача наша заключалась в том, чтобы выяснить военное, экономическое и политическое положение Польши и, если это удастся, наладить своевременное поступление оттуда информации.

Идя в Гомеле по улице, я случайно наткнулся на Михаила Кольцова. Мы зашли в какое-то кафе, где подавали какао на воде с сахарином. На душе было тоскливо. Кольцов посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Неужели все, что было сделано на Украине, не оставило своих следов в сознании народа?

— Оставило, конечно, и ни Деникин, ни Петлюра долго не удержатся…

Он покачал головой.

— Я уезжаю в Москву, а вы?..

Я не ответил ему, потому что через несколько дней должен был уехать в подполье. Но, видя, что мое молчание удивляет его, сказал:

— Я еще не знаю…

В это время в кафе вошел довольно плотный, аккуратный старичок и спросил, нет ли вегетарианских блюд. Небрежно одетая злая официантка передернула плечами:

— У нас вообще ничего нет, кроме какао, и то на воде, с сахарином…

Старичок довольно усмехнулся.

— Ничего, говорите, нет… Ну что ж, дожили!.. — и вышел.

Кольцов посмотрел ему вслед:

— А вы знаете, что среди вегетарианцев попадаются довольно пакостные люди?..

— Знаю…

— Натыкались на таких?..

Я рассказал ему, как однажды вечером, будучи гимназистом, зашел в вегетарианскую столовую в Газетном переулке в Москве. У нее была огромная вывеска с надписью: «Я никого не ем!» Там подавали тогда шампиньоны в сметане. Моим соседом по столу оказался здоровенный мужчина в толстовке, с длинными волосами до плеч. Пока я ел шампиньоны, он поглощал одно блюдо за другим: какие-то каши, пюре, морковные и травяные котлеты. Вероятно, если бы ему подали стог сена, он прожевал бы его быстрее лошади. Вышли мы одновременно. На Тверской уже горели фонари, и печальная процессия проституток, в распоряжение которых царская полиция предоставила эту улицу и Тверской бульвар, медленно двигалась в сторону Страстной площади. Попадались почти подростки, худые и жалкие, с голодными глазами. И вдруг мой вегетарианец устремился к такой девице и, потоптавшись, подцепил ее под руку и увлек в переулок. «Вот тебе и «никого не ем», — подумал я…

Выслушав меня, Кольцов заметил:

— А представьте себе в плане историческом подлеца вегетарианца. Это, должно быть, нечто из ряда вон выходящее…

Кольцов оказался прав: такой «подлец вегетарианец» впоследствии нашелся. Это был Гитлер, ни при каких обстоятельствах не евший мясного и уничтоживший в специальных печах миллионы людей.

Теплым ясным утром в середине сентября 1919 года мы с Ордынским покинули Гомель.

По улицам, уже посыпанным золотым осенним листом, подъехали мы к маленькому вокзалу, окруженному чахлыми деревьями, и погрузились на одну из бесчисленных платформ товарного состава, направлявшегося в Жлобин. Поезд шел медленно. На платформах виднелись кучки жавшихся, пугливых людей, потому что с каждым километром мы приближались к фронту. Нам предстояло действовать так, как действуют контрабандисты, спекулянты и другие бегущие на Запад темные личности, и избегать общения с нашими официальными органами.

В Жлобине маленький еврейский домик был наполнен странными людьми. Сквозь стены грязной комнатушки мы слышали разговоры о том, как поляки расстреливают всякого, переходящего границу, какими путями нужно ехать, где нужно покупать и как прятать кокаин.

Улицы маленького городка спали, когда мы выехали на платформе, подвозившей оружие, полушубки и провизию на фронтовые участки, к бронепоезду, стрелявшему через Березину в сторону Бобруйска.

День был довольно жаркий. Красноармейцы в расстегнутых гимнастерках проводили нас в деревню к командиру бронепоезда, сидевшему на лавке перед домиком. Группа крестьян толпилась вокруг него. Впереди с шапкой в руке стоял седобородый старик, держа курицу и яйца в платке.

— Не стреляй, батюшка, всю деревню спалишь: вот тебе яички, вот тебе курочка, не стреляй.

— Возьми яйца, старик. Я сам из крестьян, мне каждую избу жалко. Но что же делать, если поляки из вашей деревни не вылезают?..

Мы стояли и слушали.

В избе, пока мы разыскивали на карте, где находятся наши последние посты, командир рассказывал, как каждую ночь пьяные польские офицеры ведут эскадроны в кавалерийскую атаку на бронепоезд, как секут их из пулеметов. В углу его скромного жилища были сложены трофеи — высокие четырехугольные конфедератки.

Чтобы пройти через фронт, нужно было ехать в сторону, деревнями, параллельно линии фронта. И вот с разрешения штаба полка, занимавшего один из участков фронта, мы проезжаем мимо последних советских часовых. Никто, даже наш еврей-возница, не знает, какие деревни заняты поляками. По дороге, ведущей через густой лес, мы приближаемся к деревне. Уже вечер, кругом тишина. Мы въезжаем в деревню по широкой улице, почти совсем потонувшей во мраке, и видим: на площади собралась большая толпа. Отъехав за угол, слезаем с воза и осторожно подходим к задним ее рядам. Молодая баба с расширенными от страха глазами спрашивает нас шепотом, кивая в сторону всадников в толпе:

— Кто это, красные аль поляки?

Всадники одеты, как крестьяне, но вооружены. Они задают вопросы старосте, поворачивают и мчатся галопом в сторону расположения советских частей.

В поисках пристанища мы попадаем в большую избу. Хозяин расспрашивает нас пытливо, разглядывая и поглаживая бороду: что мы за люди, куда едем и зачем. Наконец, после долгого раздумья, он ведет нас в сарай. Мы ложимся на пахнущее свежее сено и с наслаждением думаем о сне, но вдруг вздрагиваем: двери захлопываются, и слышно, как щелкает тяжелый замок: мы заперты. Начинаем думать о багаже: два чемодана битком набиты очень ценным грузом. Что, если хозяин заинтересуется и откроет их? Стучим в тяжелую дверь, никто не отзывается. Усталость берет свое, и мы засыпаем..