Франтишек Фрида - Опасная граница: Повести

— Оркестр стоит недешево, а где взять денег? Людей у нас мало, взносы почти не платят, касса пуста. Мы давно не проводим никаких мероприятий...

Франц говорил с таким подавленным видом, будто уже ни во что не верил. Его действительно очень беспокоило, что распадается старая, когда-то влиятельная партия.

— Не понимаю, — сказал Кречмер, — они все время говорят, что заботятся о благе простых людей... Чего же они хотят?

— Чего хотят? Получить власть!

— А потом?

— Когда у них будет власть, они добьются своего.

— Чего?

— Присоединения Судет к Германии!

— Глупости!

Франц усмехнулся краешками губ:

— У меня на этот счет иллюзий нет. Наша республика не в состоянии справиться с этим дерьмом.

— Послушай, Франц, что с тобой? Ты, активист партии, которая здесь всегда кое-что значила, хнычешь, как девчонка... — огорченно произнес Ганс.

Франц лишь рукой махнул, ему уже не хотелось говорить на эту тему. Девушки и юноши, марширующие по центральной улице, пели, слегка фальшивя, но в их голосах звучали энтузиазм и решимость.

— Пойдем, — опять выказал нетерпение Кречмер.

— Видите, — вздохнул Франц, — и вы бежите к ним.

— Мы не бежим, — возразил Ганс. — Мы просто идем посмотреть.

— Вот тебе и ответ на вопрос, почему нас так мало. Многие с ними не согласны и тем не менее стоят на улице, смотрят и молчат.

— Нет, у вас скучно. Забрались на отдаленную улицу, чтобы вас не было видно, даже оркестра не достали. Чего же вы ждете?

— Товарищей из Ганмюле, Зайдлера...

— А если они не придут?

— Ганс, ты никогда не был сторонником драк.

— Но теперь эти свиньи пьют мою кровь и мне хочется дать кому-нибудь из них по морде.

— Ну и что из этого? Одному заткнешь глотку, а другой ее еще шире откроет. В одиночку с ними не справиться, да и физическая расправа — не наш метод.

— Как они со мной, так и я с ними! — возмутился Ганс.

Франц опять пожал плечами.

— Прощай, — сказал Ганс и пошел вслед за Кречмером.

На большой площади держал речь депутат от судето-немецкой партии. Он призывал соплеменников стать в один ряд, в единый фронт борьбы за права притесняемого меньшинства. Под трибуной стояли вооруженные до зубов полицейские, чтобы с господином депутатом ничего не случилось. На трибуне тоже мелькали синие мундиры полицейских. Депутат обливал грязью демократический строй республики, а толпа бурно выражала свое одобрение ему. Сотни глоток по команде нескольких заводил орали: «Зиг хайль! Зиг хайль!»

Неожиданно на краю беснующейся толпы взвилось красное знамя. Над головами людей, окружавших его, взметнулись сжатые в кулак руки, и голос депутата заглушила мелодия «Интернационала». Блюстители порядка с повязками на рукавах сразу стали пробиваться через толпу к нарушителям, а в углу площади какой-то человек вскочил на импровизированную трибуну из ящиков и заговорил. У него был звучный, с металлическими нотками голос. Депутат от судето-немецкой партии мгновенно растерялся и начал заикаться, в то время как мелодия «Интернационала» звучала все мощнее.

— Смотри, коммунисты уже здесь! — сказал Кречмер.

Толпа бросала его и Ганса то в одну сторону, то в другую.

— Черт побери, если кто-нибудь попадется мне под руку... — процедил сквозь зубы Ганс. — Ты что толкаешься, недотепа? — крикнул он парню, который рвался куда-то вперед и толкнул Ганса локтем.

— Друзья!—промямлил парень, как невменяемый, на его губах выступила слюна.

Он взмахнул рукой, видимо пытаясь что-то объяснить контрабандистам, но попал Кречмеру по лицу. Удар оказался довольно сильным, и тот даже покачнулся. Парень страшно испугался, слюна потекла у него по подбородку. Это был один из тех, кто призывал толпу орать «Зиг хайль!». Мгновенно мелькнула правая рука Ганса, и парень с криком повалился на топтавшихся рядом людей.

На площади образовалась невероятная толчея. Люди, стоявшие на прилегающих улицах, не понимали, что происходит. Парень еще валялся на земле, схватившись за голову, а контрабандисты уже исчезли в толпе, прокладывая себе путь локтями. Вслед им неслись многочисленные ругательства. Не обращая на них внимания, они спешили выбраться из города.

— Ну, я все-таки утолил жажду, — сказал Ганс, потирая болевшие суставы. — Этот парень сегодня уже не будет кричать.

— Если бы каждый, кого мы зацепили локтями, дал нам по физиономии, нас бы никто не узнал, — усмехнулся Кречмер.

— У меня все время стоит перед глазами грустный Франц, и так мне его жалко... — произнес Ганс, когда они выбрались за город.

— Неужели тебя это так взволновало? — удивился долговязый контрабандист.

— Взволновало, потому что люди в этой толпе —не крикуны, не хвастуны. Это простые ткачи, поденщики, лесорубы... Пережив тяжелые времена, они вдруг увидели, как изменился мир. Чему теперь верить? Гитлеру или старым рабочим лидерам?

— Ганс, а на чьей стороне правда?

— Если ты думаешь, что на стороне этих крикунов, то возвращайся обратно и слушай их депутата.

Дальше они шли молча.

После нескольких теплых дней в мае ветер пригнал с севера тучи и погода резко переменилась. Пошли затяжные холодные дожди, часто со снегом. Все вокруг, словно по мановению волшебной палочки, окрасилось в серые, ноябрьские тона. Исчезли пестрые оттенки весны, померкла зелень всходов, дожди превратили поля в грязные болота, цветы зябко съежились. Туман окутал окрестности белой вуалью. Снег на вершине Вальдберга не таял, а лесные дороги и тропы стали сплошным месивом. Люди давно не помнили такого холодного мая.

Земля в лесу пропиталась водой, словно губка, и таможенники возвращались со службы мокрые, промерзшие до костей. Северный ветер, гуляя по окрестностям, иногда разгонял туман, но в долинах он держался постоянно. Ручейки на склонах превратились в потоки, и там, где еще вчера можно было пройти, сегодня приходилось брести по колено в воде. Речка вышла из берегов, и люди со страхом наблюдали, как вода подбирается к их жилищам. Луга вокруг городка напоминали широкие озера.

В эти ужасные дни Кучера дежурил в паре с Непомуцкий. Он не любил ходить с этим неразговорчивым холостяком, который не спеша брел строго по обозначенным тропам, то и дело поглядывая на часы, чтобы прибыть на контрольный пункт точно в назначенное время. Он был пунктуален, как машина. Тридцать лет службы на границе подорвали его здоровье, и в эти холодные дни его жестоко мучил ревматизм.

— Плюньте вы на дежурство и оставайтесь дома, — советовал ему каждый раз Кучера в начале дежурства, когда Непомуцкий жаловался, что едва ходит. — Обратитесь к доктору и хотя бы в эту отвратительную погоду посидите в тепле.

Однако Непомуцкий отмалчивался. Самыми тяжелыми были ночные дежурства. Небо затягивали тучи, и темень стояла такая, хоть глаз коли. Северный ветер яростно раскачивал верхушки деревьев, а стена холодного дождя, казалось, связывала воедино промокшую землю и набухшие влагой облака.