Эрих Людендорф - Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918

Поступая энергично и решительно, уделяя повышенное внимание нуждам войны, германское правительство тем самым способствовало скорейшему достижению ультимативной цели – установлению мира и спокойствия.

Эти мысли и соображения генерал-фельдмаршал и я высказали рейхсканцлеру при нашем назначении в главное командование сухопутных войск (ОКХ). Мы выразили готовность к плодотворному сотрудничеству во имя окончательной победы и были полны самых радужных надежд, несмотря на чрезвычайно серьезную ситуацию.

Правительство приветствовало наше вступление на ответственные должности в ОКХ. Мы со своей стороны отнеслись к кабинету министров с полным доверием и откровенностью. Вскоре, однако, между нами возникли серьезные трения, обусловленные различиями во взглядах и оценках. Эти разногласия обернулись для нас глубоким разочарованием и тяжелым психологическим бременем.

В Берлине не воспринимали наше понимание потребностей фронта, центру не хватало политической воли всецело подчинить жизнь немецкой нации единственной цели: войне до победного конца. Вместо того чтобы мобилизовать все наличные силы на нужды войны и добиваться мира на полях сражений, в Берлине избрали другой путь: все громче раздавались призывы к примирению и взаимопониманию. Почему-то предполагалось, что народы государств Антанты с готовностью прислушаются к примирительной риторике и вынудят свои национальные правительства заключить мир между воюющими сторонами. Между тем приверженцы подобной примирительной политики имели слишком слабое представление об умонастроении большинства населения и членов правительства в стане врага, зараженных националистическими идеями и упорно стремящихся во что бы то ни стало одержать верх. Прошлый опыт так ничему и не научил берлинское руководство, ощущались лишь некая собственная беспомощность перед идеологическим давлением противника, утрата веры в победу и ослабление воли к сопротивлению. В данном случае над борьбой во имя победы возобладало желание поскорее заключить мир.

Не имея твердого руководства, рейхстаг, правительство и весь народ скатывались по наклонной, приближаясь к пропасти. Важнейшие вопросы ведения войны отодвигались в сторону или просто игнорировались. Их полностью вытесняли проблемы внутренней политики, соображения чисто эгоистического свойства, а это в конце концов обернулось для Германии большой бедой.

Быть может, революции, потрясающие сейчас Европу, и в самом деле приведут к установлению нового миропорядка, и народы научатся жить по законам справедливости и мирного сосуществования, но пока этого нигде не случилось.

Главное командование сухопутных войск всегда придерживалось мнения, что мы лишь тогда сможем сложить оружие и думать о всеобщем взаимопонимании, когда само человечество в корне изменится, иначе нас, немцев, ожидает крах. Пальмовая ветвь мира не в состоянии защитить от меча. До тех пор пока люди – и в первую очередь наши противники – остаются такими, какими они были до сих пор, мы обязаны не выпускать из рук оружия и постоянно его совершенствовать. Поэтому мы в ОКХ считали своим долгом требовать от правительства осуществления мероприятий, необходимых, с нашей сточки зрения, для успешного продолжения войны.

Со своими проблемами мы обращались в правительственные ведомства и учреждения. Как известно, постоянно меняющаяся обстановка на фронте требует в каждый данный момент быстрых решений, однако в Берлине продолжали работать по привычной схеме мирного времени, и ответы на подчас чрезвычайно важные вопросы мы получали нередко только по прошествии недель. И мы очень сожалели, когда из-за длительной волокиты деловая переписка приобретала характер взаимных упреков. Но у нас буквально земля горела под ногами, и быстрые решения часто помогали избегать крупных потерь.

С великим трудом государственные чиновники привыкали к тому, что с началом войны ОКХ в равной степени делило с рейхсканцлером ответственность за судьбу страны, порой даже просто вынуждено было действовать самостоятельно, на свой страх и риск, когда правительственные органы в Берлине, проявляя нерешительность, уклонялись от выполнения служебных обязанностей.

К сожалению, ОКХ приходилось иногда вторгаться в сферу компетенций других государственных структур: осуществлять контроль над прессой, вводить цензуру, вести работу по пресечению шпионской и диверсионно-подрывной деятельности противника, выявлять внутренние силы, нацеленные на свержение существующего в стране общественного строя. Руководящая роль принадлежала непосредственно Генеральному штабу, а исполнителями его соответствующих распоряжений нередко являлись местные органы власти. На этой почве возникали всевозможные трения, которых можно было бы избежать, твердо следуя внутри страны предписанным курсом при полной поддержке Генерального штаба.

Как первому генерал-квартирмейстеру, мне нередко выпадало лично излагать претензии и требования Генерального штаба германскому правительству; при этом я не особенно обращал внимание на политические пристрастия отдельных государственных деятелей и партий. И те партии, которые больше заботились о примирении, а не об укреплении в народе решимости довести войну до победного конца, неизменно отклоняли наши требования. В конце концов правительство и партии большинства единым фронтом выступили против меня, моей солдатской настойчивости и привычки оценивать ситуацию с чисто военной точки зрения.

Значительно больше сторонников у меня было в партиях, подобно мне исключавших возможность мирного урегулирования разногласий с врагом и выступавших поэтому за ведение войны с высочайшей энергией. Я никогда не обращался к ним за помощью, но постоянно ощущал их доверие ко мне. По этой причине мои внутренние противники навесили на меня ярлык «реакционера», хотя все мои помыслы были сосредоточены только на военных операциях. Если бы мои идеи пришлись по вкусу демократическим партиям и они бы меня поддержали, то в таком случае в глазах правых я, возможно, выглядел бы уже «демократом».

Но я не «реакционер» и не «демократ», я выступаю лишь за благополучие, процветание и могущество немецкой нации, за законность и порядок. Только на таком фундаменте может зиждиться будущее моей отчизны. Во время войны все делалось для победы и сохранения военного и экономического потенциала на послевоенный период.

Бездействие имперского правительства привело к тому, что усилиями моих идейных противников и чересчур рьяных сторонников я оказался втянутым в межпартийные дрязги. Что бы я ни делал и ни предлагал, все выставлялось в искаженном виде, выхваченным из контекста, в отрыве от сопутствующих обстоятельств. Распространялись неточные и даже ни на чем не основанные, лживые утверждения. Будучи сам по-солдатски прямолинейным, бесхитростным человеком, я вначале старался не обращать на эти козни внимания; в сравнении с делом, которому я служил, они казались мне довольно мелкими, незначительными. Позднее я всякий раз с глубоким сожалением воспринимал подобные явления, но был не в состоянии что-либо изменить. Я неоднократно обращался к представителям прессы с просьбой: не заниматься так много моей особой. Перегруженный повседневными заботами, я не мог отвечать на все сыпавшиеся на мою голову обвинения и упреки. Не было у меня и трибуны, с которой можно было бы высказать собственное мнение; кроме того, я считал, что немецкий народ достаточно разумен и сам сможет определить, кто же прав. Правительству же пришлось как нельзя кстати иметь под рукой козла отпущения. Вместо того чтобы вступиться за меня, оно позволило подстрекателям беспрепятственно действовать, представило меня чем-то вроде диктатора и тем самым усилило враждебное отношение ко мне в обществе.