Георгий Северский - Второе дыхание

— Неважно устроился, — поморщился гость.

— У моих офицеров и этого здесь нет. Дыра!

— Да! Не Париж, — насмешливо согласился Дилле.

Отто Фурст настороженно посмотрел на приятеля: что он имеет в виду? В свое время, когда майор был в Париже, ему однажды намекнули, что среди содержимого его посылок на имя фрау Фурст попадаются не личные, а военные трофеи. Но Дилле спокойно закурил сигарету.

— Какие новости, Эрнст? — спросил Фурст, успокоившись.

— Новости? Новостей много, мой дорогой Отто, — заговорил Дилле, раскуривая сигарету.

Эрнста Дилле майор Фурст знал давно, они вместе учились в университете. Несмотря на сравнительно небольшой эсэсовский чин, гауптштурмфюрер вел значительную работу в контрразведке.

— Нового много, — повторил Дилле. — Сейчас в штабе армии тихая паника. Новогодних наград не получил никто. Возможны понижения по службе. Фюрер возмущен срывом военной кампании на юге России. И он прав, — Дилле скомкал в пепельнице папиросу. — Не взяв Севастополя, мы не можем наступать на Кавказ… Декабрьские события под Москвой и затянувшаяся блокада Ленинграда и Севастополя могут иметь для нас очень серьезные последствия, — он перегнулся к Фурсту. — Ты, конечно, понимаешь, Отто, что все это я говорю строго конфиденциально?

— О, конечно! Да, да, — поспешно заверил Фурст.

— Сейчас везде идет подготовка к грандиозному наступлению. Севастополь мы, конечно, возьмем… — Дилле усмехнулся, — фон Манштейн наденет, наконец, мундир фельдмаршала. Кстати, Отто, я приехал по исключительно важному делу. Оно может помочь и тебе получить поскорее следующий чин.

В дверь постучали. На пороге вытянулся денщик.

— Кушать подано, — доложил он.

Фурст повел Дилле в соседнюю комнату к столу, уставленному закусками и вином, наполнил бокалы:

— Благодарю, Эрнст, что вспомнил обо мне.

Дилле покровительственно улыбнулся:

— Да, да, Отто, я не забываю старых друзей. Как у тебя там? — он кивнул на дверь.

— Можно говорить. Не слышно, и посторонних нет.

Глядя на Фурста желтыми прищуренными глазами, Дилле продолжал:

— Разработана операция, значение ее огромно… Одним ударом мы выведем из строя, уничтожим все руководство обороной Севастополя. Наш агент сообщил, что 18 января на улице Карла Маркса, в здании кинотеатра «Ударник», соберутся на совещание командование и руководство обороной города.

Дилле поднялся:

— Есть приказ совершенно секретно готовить авиацию для удара по этому объекту. Налет — с твоего аэродрома. Ты включен в оперативную группу по подготовке операции. Надеюсь, тебе ясны последствия этой операции, — Дилле подчеркнул, — последствия для тех, кто будет принимать в ней участие.

Напряженно слушавший Фурст кивнул головой.

Дилле налил рюмку.

— Обезглавив оборону города, мы быстрей откроем его ворота. Выпьем за успех. Да поможет нам бог! Хайль Гитлер!

Дилле предупредил Фурста, что дня через два его вызовут в Симферополь на оперативное совещание, и стал прощаться.

Майор открыл дверь, крикнул денщика, но вместо него вошел Колесов.

— Где есть Ганс? — спросил у него «по-русски» Фурст.

Колесов пожал плечами.

— Вышел куда-то…

— Одеваться. Быстро!

— Кто это? — удивился Дилле.

— О! Это преданный нам человек, он оказал мне большую услугу.

— А, слышал эту историю, — улыбнулся, прощаясь, Дилле.

Похоронив маму, Катя несколько дней не выходила из дома. Особенно тяжело становилось ночью. Сон не шел к ней. Только иногда девушка забывалась, но тут же, вздрогнув, открывала глаза. В пустой, холодной комнате было тоскливо и жутко. Все время казалось — мать еще здесь, лежит больная, зовет ее. Чтобы отвлечься, Катя при свете коптилки читала. Читала все подряд, что было у нее: книги, старые учебники…

Днем было не легче. Сидя часами у обледенелого окна, Катя думала: как жить дальше? Представления на базаре прекратились: Колесов внезапно исчез. Поговаривали, что он стал телохранителем немецкого офицера. Катя вспоминала о нем с отвращением.

Соседка посоветовала пойти на биржу зарегистрироваться, но девушка боялась, что ее угонят в Германию. А что-то надо было делать, и немедленно. Катя чувствовала, как с каждым днем тают силы. Несколько килограммов мерзлой картошки, которой она питалась последние дни, были съедены.

Когда Катя подходила к большому разбитому трюмо, уцелевшему потому, что его никто не покупал, она видела отражение худенькой, угловатой фигуры с большими запавшими глазами на постаревшем, каком-то сером лице.

Катя горько улыбалась. Давно ли, готовясь к первомайской демонстрации, стройная синеглазая девушка в белом спортивном костюме стояла перед этим же трюмо…

…Зимние сумерки наступили рано. По комнате поползли тени. Катя завесила окно. Зажгла коптилку и вдруг услышала осторожный стук в дверь.

Девушка испуганно обернулась. Кто-то медленно поворачивал ручку. Дверь открылась. Катя вздрогнула всем телом: на пороге стоял Колесов. Он был неузнаваем — куда девалось флегматичное, туповатое выражение лица! Перед Катей стоял энергичный, собранный человек. Всегда тусклые глаза сейчас блестели и пытливо смотрели на девушку.

— Что вам нужно? — удивленно и испуганно прошептала она.

Колесов запер дверь на ключ и подошел ближе.

— Спокойно, Катя. Я пришел к тебе по делу.

— Какое у меня с вами может быть дело теперь?

Колесов взял ее за руки.

— Тебе сейчас же надо отсюда уходить. Бежать.

— Бежать? Мне? — переспросила Катя. — Зачем?

— У нас мало времени, слушай внимательно, Катя. Я — партизанский разведчик. Меня ищут. Сюда придут обязательно: ведь ты работала со мной. Будут подозревать, что ты моя соучастница.

Катя широко открытыми глазами смотрела на Колесова.

— Вы? Партизанский разведчик?

— Да, Катя. Я разведчик.

Мир, душный и тесный, который до сих пор окружал девушку, вдруг начал рушиться. Вольным ветром — ветром борьбы повеяло от этого так преобразившегося человека. Значит, в это тяжелое, страшное время есть здесь люди, которые борются за все любимое и родное, за нее, за Катю, за таких, как она? И Колесов — один из этих мужественных людей. Как же она раньше не догадалась об этом! Ведь и она могла бы!..

Катя шагнула к Колесову близко, заглянула в глаза. Да! Признание Колесова — правда. Девушка это чувствовала.

— Иван Григорьевич! Как неожиданно и как хорошо! — прошептала Катя и вдруг заплакала.

Глаза Колесова потеплели; он обнял за плечи девушку, а она прижалась маленькой, по-мальчишески стриженой головой к его груди…

— Нам надо спешить, — мягко отстраняясь, вновь заговорил Колесов, и голос у него вздрагивал. — У тебя есть кто-нибудь, у кого ты могла бы перебыть несколько дней?