Юрий Черный-Диденко - Ключи от дворца

— А ты так прямо и напиши воспитательнице. Пусть ответит просто, по-матерински. Наверняка же и у самой кто-то воюет. Неужели и сыну про коалицию? И попроси, чтобы сфотографировали. Новоузенск не деревня — город. Не так уж трудно это сделать. Тебе, фронтовику, не должны отказать.

— Это, пожалуй, правильно. Спасибо, что подсказали. Теперь уж разрешите и о другом деле, — еще тише произнес Морковин и деликатно тронул локоть замполита, точно прося его замедлить шаг, приотстать от впереди идущих.

— О Ремизове хотелось бы поговорить, товарищ капитан. Переживает человек. Прямо, признаюсь, жаль…

— А что такое?

— Мы ведь с ним сверстники, одноклассники.

— Разве он тоже сталинградец?

— На одной улице росли, на Большой Садовой. Ванюшкин отец долгое время директором завода был. До тридцать седьмого… За год до этого мы с Ванюшкой вместе и на завод поступили, я в механический цех, он — в инструментальный. Папаша его рабочей косточки, не пустил сразу в институт, начинай, сказал, так, как я… Он, то есть… Со станка. В общем, все время рядышком мы с Ванюшкой шли. А потом меня в партию приняли, а его даже из комсомола исключили.

— Из-за отца? — Алексей догадался, что Морковин вспомнил тридцать седьмой не случайно.

— Из-за него. Но Ванюшка рук не опустил. Я шестой разряд получил, и он… Правда, на другой завод перешел. Долго не виделись. Встретились уже в войну на призывном пункте и снова вместе. И в запасном, и под Старой Руссой, и здесь вот…

— Что ж, он все-таки переживает? Где отец? Там же?..

— Нет, разобрались, недавно выпустили. Работает начальником цеха в Челябинске. И вот теперь, товарищ капитан, такой подошел вопрос — может он, Ванюшка, заявление в партию подать или нет?

— Он, что, спрашивал тебя об этом?

— Пока нет, но чувствую, что переживает.

— Все ясно, Морковин, вижу я, что дружки вы давние, однако сейчас ведь не это главное, а война… Она проверяет человека. Как он под той же Старой Руссой держался да и позднее, сейчас?.. Вот ты ответь, Ремизова сам себе в напарники выбрал?

— Сам… он до этого в минометной служил… Это я его и назвал, что, мол, сгодится в снайперы… Когда на ничейной полоске лежишь, то хочется, чтобы неподалеку свой кореш был, в котором не сомневался б…

— Что ж, коль так, коль знаешь и не сомневаешься, то, по-моему, Ремизову в партию путь не заказан, не закрыт. Так при разговоре и дай ему понять. Знаешь сам, куда мы сейчас идем… Там, на передовой, и подавно ни перед партией, ни перед самим собой душой не кривят…

— Я и сам так считаю, — обрадовался Морковин, — а все же не решался, думаю, обнадежу человека, а вдруг напрасно… Еще больнее ему будет. Не хотелось бы… А вот и тот бугорок, что мы тогда, помните, перебегали.

Колонна вначале шла по четыре, после переправы — по двое, а сейчас поднималась на небольшой пологий холм по одному, и отсюда, если они не ошиблись, до КП знакомого батальона рукой подать. Сменят они его, или же он потеснится и останется на переднем крае?

Офицеры, поджидавшие их на пятачке у блиндажа, были все с автоматами, вещмешками, и Алексей понял, что они уходят, сменяются. Командиры рот — здешние и прибывшие — деловито разошлись по окопам: одни сдать участок, другие принять. Алексей увидел в блиндаже задержавшегося Перекатного. Перетряхивая содержимое полевой сумки, он рвал и сжигал ненужные бумаги.

— А, снайпер?! — узнал Перекатный Осташко. — Что ж, располагайся, хозяйничай, истребляй живую силу и технику.

— А ты, вижу, так пакуешься, будто уже прямо в Краснодар собрался?

— Прямо никак не получится. Пока на легкий перекур, в резерв.

Пожали друг другу руки, расстались.

Ночь была на исходе. Истомно перед рассветом стрекотали в степи кузнечики. Даже в эти предутренние часы степь казалась знойной, оттого что резче, душистее стал запах трав в меняющихся токах воздуха. В испарине белела пойма реки. На небе убавлялось и убавлялось звезд, и вскоре только одна, крупная, будто ограненная невидимой искусной рукой, льдисто, зеленоватыми переливами сверкала в вышине. Наконец погасла и она. Начинался первый фронтовой день. Но это был еще не тот день, о котором столько думали и которого так ждали. Тот перевалил через размеренную обыденность быстро устоявшейся окопной жизни, подошел неделей позже и сразу прояснил, придал смысл всему, что пришлось приметить на пути от Верхних Хуторов к переднему краю.

В этот день Алексей только хотел было послать связного в штаб полка за сводкой, когда Новожилов позвал его к телефону. Звонил Каретников.

— Вы слушаете Москву?

— Нет… Вы же знаете… — удивленно ответил Алексей. Принимать сводки батальонными рациями не разрешалось, экономили питание.

— Настройся быстрее. По такому случаю не грех… Началось левее нас…

Осташко кинулся к землянке связистов.

Из треска незатихавших радиопомех прорвался баритон Левитана. Уже одно то, что именно он читал сообщение Совинформбюро, придавало этому сообщению особую значительность. Но где и что произошло? Непонятно. Пропустили начало. Диктор перечислял, сколько уничтожено гитлеровцев, танков, самолетов, орудий. Ясно, что не какая-то частная операция, цифры по масштабам целого фронта, нескольких фронтов… Каретников сказал, что левее… На Центральном? На Воронежском? Или еще южнее?

Вошел Фещук. Алексей передал ему один наушник.

— Сейчас повторят.

Пауза — и затем послышалось:

— «С утра пятого июля наши войска на орловско-курском и белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника…»

Потом они сидели над картой, той старой, просвечивающейся на изгибах картой Осташко, искали названные населенные пункты, командовали армиями, корпусами, поднимали в воздух авиаполки, вводили в сражение стратегические резервы Верховного…

Алексей первым вернулся с этих полководческих вершин к своему батальону.

— Надо пойти по ротам. Тебе Савич не звонил сегодня?

— Звонил. Напомнил, что в силе остается прежний приказ. Обещал быть у нас.

Прежний приказ, доведенный три дня назад до командиров батальонов и рот, тогда показался повторением обычного. Держаться настороже… Проверить боекомплекты… Усилить наблюдение за противником… Да и в появлении двух артиллерийских офицеров, позавчера облазивших в полосе батальона весь передний край, тоже, казалось, ничего нового не было… Недаром же едят хлеб… Отрабатывают взаимодействие, только и всего. Но сейчас, после услышанного по радио, все это вступало в прямую или косвенную связь с тем, что происходило левее, под Курском… И потому после дня, заполненного ожиданием новых вестей и мыслями о тех, что уже становились как бы старыми, после прихода к вечеру запоздавших газет и заново перечитанного во взводах сообщения Совинформбюро, после всего этого выставили на ночь добавочные секреты, легли спать не раздевшись, только сняв пояса.