Юрий Черный-Диденко - Ключи от дворца

Алексея ждала в батальоне целая пачка писем. И тоже весенних, солнечных. Валя писала о том, что их «Гипрогор» сейчас завален работой. Разрабатываются проекты восстановления Смоленска, Вязьмы, Новгорода (ей приходится часто выезжать — на одной из открыток стоял почтовый штемпель Ржева), но есть уже заявки с Украины.

Были письма от Василия. Они нашли друг друга только после освобождения Нагоровки. Василий прошлое лето тоже участвовал в боях на Орловщине, а сейчас, как и Алексей, находился на Первом Белорусском, но на каком именно участке этого размахнувшегося чуть ли не на тысячу километров фронта? Возможно, здесь же, в полосе сорок седьмой армии, в состав которой теперь вошла дивизия… Догадаться трудно. Несколько строк, в которых брат, вероятно, назвал какие-то населенные пункты, решительно вычеркнул химический карандаш цензора. А фраза «машу тебе крылышками», которой заканчивалось послание, конечно же ничего не поясняла. Их много было сейчас, этих крыльев, пролетающих над передним краем днем, неугомонно напоминавших о себе и ночью. Наша авиация бомбила Седлец, Демблин, Влодаву. Но, судя по письму Василия, он недавно вернулся к прежней специальности, можно думать, что он в истребительной авиации, в которой застало его начало войны там, в Эмильчино.

Отец в письмах не утаивал горечи. Месяц назад Алексей просил его рассказать, как выглядит Нагоровка: удалось ли чему-нибудь сохраниться, уцелеть. Отец отвечал, что главный проспект, да и многие другие улицы лежат в развалинах, а расчищать их пока некому — надо прежде всего поднимать шахты…

«А Дворец твой, Алеха, тоже взорвали немцы, когда драпали… Груда камней… Каждый день прохожу мимо него на рудник, и как гляну, аж сердце закипает…»

Знал бы отец, что у Алексея и сейчас еще лежат на дне вещмешка ключи от Дворца. Не стал их выбрасывать, и прочтя это отцовское письмо. Все же носил с собой два с половиной года! С теми первоначальными мыслями, с какими, покидая Дворец, он опустил в карман эту позванивающую связку, расстаться не мог, они углубились, вызрели… Можно разрушить и сравнять с землей стены, но уничтожить, испепелить память о том, чем жили в них люди, не под силу никому. Да и сами эти стены не только продолжали незримо существовать, но и раздвинулись, ощутимо и огромно раздвинулись сейчас для него, Алексея. От предгорий Тянь-Шаня, где он взял винтовку, и до этих ковельских пущ с замелькавшими в них зелеными фуражками. А вдуматься — так и пошире: на весь мир, на всю израненную, измученную землю, на которой с победой правого дела предстоит строить и любить, строить и верить.

Алексей считал, что он первым принесет в батальон весть о подошедших погранвойсках, но, оказывается, об этом уже знали все. Знали в штабе батальона и в ротах — они занимали вторую линию окопов, которая тянулась вдоль разлившейся по лугам речонки, а отсюда до временного расположения пограничников было совсем недалеко.

— Хорошие ребята, навещал их, — сказал Фещук. — Правда, старослужащих мало, один-два — в обчелся. Но с начальником заставы кое-что вспомнили. От Домачева в сорок первом почти рядом отходили. Глаз у него теперь стеклянный, свой потерял тогда… Комиссовать приказано, да упросил оставить. Шутит: «Кутузову можно было, а мне нельзя? Пока, мол, пограничный столб на место не поставлю, погоны не сниму».

— Да, полсотни километров — и Польша!.. Подумать только! — воскликнул Замостин.

— Позвольте уточнить по карте, товарищи командиры, — Трилисский развернул на коленях только что принесенную из штаба полка пятикилометровку. — Как здесь обозначено, область государственных интересов Германии… Читайте!

— С такими грабежными государственными интересами пусть распрощаются навсегда, — посмотрел на подсунутую начштаба карту Алексей. — Это надо забыть. Польша, и все!..

— Есть забыть, товарищ замполит! — охотно согласился Трилисский. — Кстати, товарищ капитан, в преддверии границы я достал одну любопытную вещицу. Можете взять ее себе на вооружение…

— Да не докучай, пожалуйста, хоть сейчас этой своей вещицей, — раздраженно, как будто услышал нечто знакомое и надоевшее, махнул рукой Фещук. — Успеешь еще. Капитану не до нее. Человеку после медсанбата надо осмотреться, а ты со своей цидулкой…

— Почему вы о ней отзываетесь так неуважительно, товарищ майор? — обиделся Трилисский. — Между тем, поговаривают, что она негласно рекомендована самой Москвой.

— Поговаривают! А ты и веришь! Что, у Москвы других забот сейчас нет!

— Напрасно вы так, право же, напрасно, — не сдавался начальник штаба. — Заботиться надо обо всем.

После этого разговора Алексей пошел в роты. За полтора месяца его отсутствия батальон пополнился, в каждом подразделении примечал новых, незнакомых людей. Но парторги рот остались прежние, и радостно было вновь встретиться с Солодовниковым, Зинько, Бреусом… Только минометчики оказались без своего партийного вожака — парторга тяжело ранило при недавней бомбежке.

Вернулся Алексей в штабной блиндаж поздно вечером. Там сидел за столом и что-то писал Трилисский. Увидев, что тот все еще держится обиженно и молчаливо, Алексей вспомнил прерванный разговор и сам спросил у начштаба, что тот хотел ему показать. Трилисский оживился, вынул из полевой сумки и протянул Алексею какую-то отпечатанную на машинке, многостраничную и довольно-таки зачитанную рукопись.

— Памятка, товарищ капитан. С трудом выпросил один экземпляр у Голикова. Есть кое-что полезное. Во всяком случае, пренебрегать ею, как пренебрегает комбат, по-моему, не стоит. Да вы и сами убедитесь…

Алексей читал и вначале никак не мог сообразить, почему Трилисский так настойчиво предлагает другим эти страницы. В них обстоятельно расписывались правила поведения — как вести себя в гостях, на улице, за обеденным столом… Что за чертовщина?! Потом вспомнил, что начштаба предложил памятку после того, как разговор зашел о близости границы, о Польше… «Можете взять себе на вооружение…» Ах, вот в чем дело! Он невольно улыбнулся.

— И вы усмехаетесь? — вспылил Трилисский. — Вот уж от вас этого не ожидал. Что вы находите здесь смешного?

Глаза Трилисского зажглись искренним негодованием. Обижать его вторично не хотелось. Он своей горячностью, непосредственностью напоминал Запольского.

— Смешного не вижу, — как можно мягче сказал Алексей. — Однако удивиться удивился… Почему надо размножать эту шпаргалку именно сейчас?

— Странный вопрос… Неужели непонятно? До сих пор мы воевали дома, на своей земле, а теперь… впереди чужбина.

— Так что же? Мы приглашаемся туда на светский раут?

— При чем тут светский раут? Это нормы поведения, приняты повсюду. Напомнить о них нелишне. И кроме того, здесь есть просто интересный познавательный материал.