Михаил Аношкин - Рубежи

Попов прыгать отказался. Самолет, в котором он летел, кружился над аэродромом дольше положенного. Инструктор уговаривал солдата, материл, угрожал трибуналом — ничего не помогло. Забился в угол, откуда его не вытащили бы и богатыри. И скулит, как щенок. А летчики страшно не любят садиться, имея на борту парашютиста, который отказался прыгнуть. Но пришлось. Пилот испепеляющим взглядом обжег понурого Попова. Словно готов был растерзать его на части. Через несколько дней Попова из батальона отчислили.

На занятиях по укладке парашютов инструктор отметил трех человек, которых и стал потом готовить к выполнению этой работы самостоятельно. Среди этих трех оказался и я. А два других — бойцы Кузин и Гладилин.

Кузин был весельчаком и балагуром. Это его выдумка — назвать нашу команду «Союзом трех братьев». Чтоб все выглядело солиднее, на уложенных нами парашютах ставили особый знак. Вырезали из резины печатку-эмблему: круг, пожатье трех рук и слова «Союз трех братьев». Ставя эту печатку, мы как бы утверждали — парашют, уложенный тремя братьями, абсолютно надежен. Старшина, обнаружив эту самодеятельность, вознегодовал: портим военное имущество. Пожаловался командиру роты. А тот рассудил иначе: «Что ж плохого в том, что укладчики дают гарантию?»

Гладилин — старший среди нас. Немногословный, пожалуй, даже замкнутый. Сначала к кузинской затее отнесся снисходительно, как к детской забаве. Но неожиданно увлекся игрой и тоже иногда колотил себя в грудь, с гордостью утверждая причастность к братству. Был он женат. Семья жила неподалеку от места нашей дислокации. Когда Васенев похвалил «трех братьев» за отличную укладку, Гладилин неожиданно обратился к нему:

— Можно вопрос, товарищ лейтенант?

— Что у вас?

— Походатайствуйте, чтоб меня до дому на денек отпустили. — Васенев пообещал и слово свое сдержал. Дали Гладилину трехдневный отпуск. Из родного села возвратился он сияющим. Позднее он признался, что стал получать письма от соседки. Та писала, будто жена Гладилина крутит с каким-то интендантом, устраивает в своей хате попойки, Гладилин, естественно, всполошился. Но на поверку оказалось, что соседка клепала по злобе, что-то они там не поделили, и не гадала, что сам Гладилин может нагрянуть с ревизией.

— И что ты с нею сделал? — спросил Кузин.

— С кем? — невинно переспросил Гладилин.

— С соседкой, само собой.

— А что с ней делать? Заголил подол и завязал над головой.

— От брехнул! — усмехнулся Кузин и большим пальцем лихо провел по усам.

— А ты не слухай, коли брехня. И не лезь ко мне в душу.

— Ха! Правоверный! Хошь, цыганскую спою?

Кузин родом из Цивильска. Роста среднего, в плечах крепкий. Волосы черные, усики, как у Чарли Чаплина. Нос острый, а глаза пронзительно-черные. Песни цыганские пел чувствительно, с этаким придыхом и всхлипыванием. Бывало, во время перекура кто-нибудь попросит:

— Э, Кузин, давай «цыганочку»!

— Душа не лежит!

— Чего душа! Экое дело! Давай! Не откладывай на завтра, что можешь спеть сегодня.

Оба они — Кузин и Гладилин — осенью сорок третьего года были заброшены в Карпаты и не вернулись с задания.

Весной, когда сошел снег, начались тактические занятия. Обучались партизанской войне.

Однажды командир роты лейтенант Курнышев поставил перед взводом учебную задачу, заминировать железнодорожные пути на разъезде. Лейтенант Васенев разработал детальный план операции. Моему отделению было приказано охранять разъезд. Отделение сержанта Ефремова должно во что бы то ни стало заминировать там путь. Как они сумеют это сделать, никого не касается.

У ефремовцев было два выхода — либо взять разъезд с боем, либо перехитрить нас. Мы были готовы к любому варианту. Я в душе усмехался: незавидная доля у Ефремова. Если пойдет напролом, то ребята нашего отделения им не уступят. Обмануть нас тоже не просто: мы всех их знали как облупленных — не пройдут, не проскочат незамеченными. Даже по походке обнаружим. А уж спать на охране мы, само собой, не собирались.

Кончились занятия. Я доложил Васеневу, что происшествий не было, разъезд охранялся надежно. А Ефремов доложил, что задание успешно выполнил. У меня глаза на лоб полезли — вот дает, а?! Ну и горазд на выдумки сержант! Ведь так не бывает — задание выполнено, а мину не заложили.

— Может, у тебя есть шапка-невидимка? — с подкопом спросил я Ефремова. А тот рассмеялся:

— Зачем она? Мы и без нее управились. А вы, однако, сильны ворон считать!

Мои ребята загалдели, готовы на Ефремова с кулаками налететь. Васенев пресек пререкания, заявив:

— Разберемся на месте!

Разобрались: в центре разъезда под крестовиной действительно была обнаружена мина. Ясно же, что ефремовцы схимичили: заложили мину до занятий или после.

Спорим возле злополучной крестовины, аж дым коромыслом, руками размахиваем. В это время из будки путевого обходчика появился старик — с гайковертом на плече, сбоку брезентовая сумка с разными флажками. Спина сгорбленная, борода седенькая. Старик и днем вот так выходил из будки, тоже с гайковертом. Еще покурить у меня просил. Сейчас подошел, поворчал за то, что скопление народа на путях запрещено. И вдруг выпрямился, сорвал бороденку: перед нами сержант Ефремов. Вот артист!

С Ефремовым мы дружили. Ровесники, оба закончили педагогические училища, он участвовал в драматическом кружке, я — в литературном. Погиб Ефремов нелепо, на стрельбище. Отстрелялась группа бойцов из его отделения, сержант с одним из солдат побежал к мишеням. А нашелся разгильдяй да нажал нечаянно гашетку ручного пулемета. Пули прошили Ефремову спину…

Когда поля очистились от снега и буйно полезла зелень, роту направили на разминирование. Требовалось обезвредить участки, которые примыкали к важным в военном отношении дорогам, и поля, расположенные близ деревень. Когда-то в этих местах пролегала передовая. Обвалившиеся окопы, блиндажи, проволочные заграждения, частично смятые гусеницами танков, разрушенные артстрельбой. Колья с ржавой проволокой торчали тут и там. Зарастали травою спирали Бруно. Нейтральная полоса, подступы к ней и к окопам напичканы минами. Хитрыми и нехитрыми, большими и малыми, нашими и немецкими.

Ляжешь на обочину, глядишь на поле и никаким воображением не можешь прикинуть, сколько тут погибло людей и сколько еще погибнет. Цветут незабудки и васильки, рвется к солнцу колючий осот, разросся чертополох. Кое-где видны зеленые стрелки ржи. Живучая. Никто ведь ее не сеял. В первое военное лето несколько зернышек упало в землю. На следующее лето они проклюнулись и заколосились, несмотря на то что здесь бушевала война, свирепствовал огонь и гудела смертоносная сталь. Из многих колосков несколько уцелели, осыпались на землю, а нынче снова дали сильные зеленые стрелки. Жизнь торжествовала.