Михаил Аношкин - Рубежи

Ночью снова поход. Шли, кружили — я всякий ориентир потерял. Справа и слева взлетали разноцветные ракеты. В темно-синем небе добродушно рокотал «кукурузник». Это для нас добродушно. Фашисты этих самолетов боялись: действовали они ночью, невидимо, а ущерб врагу наносили большой.

Командование отряда выбрало глухое место, приказало строить шалаши так, чтобы сверху их и в подзорную трубу нельзя было рассмотреть. Значит, зацепимся здесь надолго.

Мы с Батеневым шалаш соорудили под орешником. Листья у него широкие и густые, от дождя лучше зонта сохраняют, да и выход на поляну незаметен. А на поляне и на солнышке пожариться можно.

Дня два нас не тревожили. Отсыпались. Заходил проведать нас Долматов. Расспрашивал о батальоне, о знакомых, а нас просвещал о партизанской жизни. Долматовцы успели сходить на разведку, чуть ли не в самый Брянск, разжились немецкими сигаретами и привели «языка». Попробовали мы эти сигареты. Скулы свело — никакого табачного вкуса, кислятина одна. Но моршанская махорочка кончилась, волей-неволей приходилось переходить на кислятину. А бросить курить духу не хватало.

И вот боевое задание — подорвать эшелон на железной дороге Брянск — Гомель. Задачу Дука поставил ясную:

— Сбросить эшелон под откос — хорошо, нет слов. Урон фашистам, конечно, большой. Но можно сделать лучше — подорвать его в выемке. И эшелон расколошматите, и пути намертво закупорите на день, а то и два. Представляете, что это значит для фронта? Составы сейчас идут с минимальными интервалами. Два дня простоя — это сколько техники не попадет на фронт, сколько живой силы?

Комбриг выделил пятерых автоматчиков, как прикрытие нам и как проводников. Батенев и я нагрузились толом, каждый навьючил на себя по десять килограммов, и тронулись в путь. Два наших гвардейца ушли с другой группой.

Автоматчики — ребята опытные, бывалые и все местные, знают здесь каждую тропку, каждый лесок и железнодорожный поворот. Командиру лет двадцать пять. Самоуверенный и независимый. Говорят, в свое время состоял он при Дуке ординарцем. Без него комбриг и шага не делал. Как известно, в сорок втором году группу партизанских командиров вызывали в Москву на прием к Сталину. Потому разговоров на эту тему в партизанском крае было много. И этот парень с соломенным чубом тоже летал с Дукой в Москву, только, само собой, в Кремль его не брали. Да он и не очень расстраивался. Главное — был в Москве!

Солнце клонилось к закату, когда мы вышли к железной дороге. Еще в сорок втором году оккупанты вдоль железнодорожного полотна создали так называемую мертвую зону: на сотню-другую метров в глубь леса устроили завалы, а в тех местах, где лесов не было, подходы густо оплели колючей проволокой, понавешали на нее всяких побрякушек, а где и заминировали.

Мы залегли на опушке. Было тихо и как-то очень мирно. На сосне упорно трудился дятел, в чаще покрикивала сойка. Откуда-то тянуло дымком.

Перед нами простирался завал — хаотично поваленные деревья. Казалось, тут не пройти и не проползти. Мы с Батеневым переглянулись и загрустили.

Командир автоматчиков — звали его Володя — перехватил наши взгляды и небрежно заметил:

— Пустое! Есть лазейки — будь спок!

Вывели нас проводники точно — дорога проходила в выемке. Если здесь грохнем эшелон, разбитые вагоны загромоздят ее всю.

Когда стемнело, Володя повел нас через завал. То переваливались через стволы поваленных деревьев, то подползали под них, то двигались умопомрачительными зигзагами. И вот, наконец, железка. Умаялись до седьмого пота — все же волокли на себе по десять килограммов тола.

Володя разослал автоматчиков в обе стороны, а сам встал посреди полотна, как хозяин, положил руки на автомат и сказал:

— Не теряйте времени, славяне!

Мы с Батеневым трудились на коленях, вспоминая васеневские тактические учения. Пожалуй, все проходило так же, правда, с одной существен ной разницей — здесь был вражеский тыл, и эшелон пойдет настоящий, и где-то фашистские патрули расхаживают. И сознание вражеского окружения, которое ощутимо чувствовалось даже в мелочах, внутренне подтягивало, и дело спорилось. Дорога была двухколейной, но мы почему-то заряд подложили под один путь. Не подумали, что эшелон может появиться с любой стороны. Вставив в связку тола взрыватель полевых фугасов, Батенев поднялся, стер со лба пот и проговорил тихо и облегченно:

— Амба!

Володя удивился тому, как быстро мы управились. Коротко свистнул, сигналя хлопцам, что пора уходить. Тем же путем миновали завалы, снова залегли на опушке и стали ждать эшелон. И тут Батенева разобрало сомнение — ладно ли мы сделали, что заложили мину под одну колею? А если поезд пойдет по другой, не в Брянск, а в Гомель? Тогда как? Володя что-то недовольно промычал, видимо, не по душе пришлись ему сомнения старшего сержанта. А Батенев уже укрепился в мысли, что надо возвращаться и делить заряд пополам. Вылазка на полотно была удачной, патрули нас не обнаружили. А если идти еще раз, то можно все испортить. Бродят же они где-то недалеко, патрули.

Все же приняли решение: Батенев, я и Володя возвращаемся на дорогу. Автоматчики ждут нас на опушке, а в случае заварухи отвлекают внимание на себя.

Вновь одолели завал, опять встал на полотне Володя, успокоив руки на автомате. Мы с Батеневым разделили усилия: я готовил ямку на другой колее, а он извлекал заряд, делил его пополам и часть отдавал мне. Потом каждый устанавливал свой заряд самостоятельно. Я стал торопиться, а спешка нужна, как говаривал лейтенант Васенев, только при ловле блох… Сделал паузу, малость охолонул. Успокоился и поставил заряд. И на этот раз патрули нас не обнаружили. Видно, где-то в укромном местечке прикорнули. Партизаны в этих местах эшелонов еще не подрывали, это был, как сказал Володя, «край непуганых охранников».

Благополучно добрались до опушки, присоединились к автоматчикам и стали ждать. И тут появился патруль. Фашисты медленно двигались со стороны Гомеля, переговариваясь между собой. Остановились прикурить: вспыхнула спичка, на миг выхватив из тьмы два лица, и тут же погасла. Батенев вздохнул:

— Накачало их не ко времени…

— Хай себе идут, — успокоил его Володя.

— А если обнаружат?

— Не та команда. Они ничего и не опасаются, а то разве стали бы на виду прикуривать?

Гукнул паровоз. Давай, давай, ты-то нам и нужен. Гудение нарастало со стороны Гомеля, было похожим на шум ливня. Володя заметил:

— Тяжелый шпарит!

Патрульные сошли с полотна, чтобы пропустить эшелон, черная громада которого показалась из-за поворота. Из трубы паровоза валил густой дым с прыткими искорками: кочегар шуровал топку. Платформы крыты брезентом. В середине эшелона два пассажирских вагона. Кое-где в окна сквозь щели в маскировочных шторках проникал свет.